Следователи

Гусев Валерий Борисович

— Не знаете Мухину в том смысле, что не знакомы с ней? — задумчиво произнес Кислинский.

— Нет, я знаком, но знакомство... — Петров в затруднении подвигал пальцами, как бы пытаясь что-то поймать.

— Знакомство поверхностное, — подсказал Кислинский.

— Вот именно! Совсем поверхностное.

Кислинский понимал, что творится в душе бывшего летчика, что заставляет его отрицать очевидные, в сущности, факты. Ведь если ты честный, порядочный человек, но вдруг смалодушничал, встал на одну доску с аферисткой и она к тому же облапошила тебя, как несмышленыша, — в этом стыдно признаться даже самому себе, не то

что в прокуратуре. Тут же на все это вдобавок накладывался весьма сомнительный факт — угрожал ведь Мухиной бравый полковник, двух приятелей организовал в помощь. Правда, он кровные свои денежки выручал, но угрозы были. Вот он и заперся, молчит.

Понимая это, Кислинский решил набраться терпения:

— Вот вы, Николай Митрофанович, провели четырнадцать — подумать только! — четырнадцать воздушных боев. Четырнадцать раз минимум смерть заглядывала вам в самые зрачки. Не могу я понять: ну зачем вам мараться на склоне жизни? Вот вы отмалчиваетесь да отрицаете, а тем самым, как ни верти, лично вы, боевой офицер, покрываете преступницу. Ну куда это годится? — с неподдельным участием спросил Кислинский.

Петров упрямо смотрел в пол.

— Ну хорошо, — огорченно вздохнул следователь. — И в прошлый раз вы не признавали, и сегодня не признаете, что ту расписку написали собственноручно: «Я, Петров Н. М., настоящим подтверждаю, что сегодня, 16 сентября 1981 года, получил от Мухиной С. В. 9500 (девять тысяч пятьсот) рублей, которые давал ей в долг», — Кислинский помолчал, но, не дождавшись от Петрова ни звука, продолжал:

— Почерковедческая экспертиза установила идентичность вашего почерка и почерка, которым написана эта расписка.

Молчание.

— Вы же умный человек, Николай Митрофанович. Неужели вы думаете, что мы отбирали образцы вашего почерка, так сказать, понарошку — попугать?

Петров по-прежнему сидел не шевелясь. Его шея и щеки пылали.

— Неужели придется таксиста приглашать, опознанием заниматься? Несолидно это, не по-мужски...

— Все тут ясно до слез, — начал наконец Петров. — Машину купить трудно — вы это хорошо знаете. И вдруг прибегает жена, радостная, прямо светится, помолодела лет на двадцать. «В парикмахерской, — говорит, — познакомилась с очень приятной женщиной. Ты не думай, адрес она дала и телефон рабочий и домашний. В «Мебельхозторге» работает снабженцем. Ты же знаешь, у них, у снабженцев, — свя-я-язи!..» Я проверил — действительно есть такая, Светлана Васильевна Мухина, работает, все совпадает. Так вот, Мухина эта жене и говорит: «Деньги я у вас возьму только на машину. Если же кому придется добавить сверху, я вложу свои, а вы мне потом вернете — я верю вам». Ну, просто на «фу-фу» взяла. Жена-то ладно — уши развесила. Видишь, говорит, Светлана Васильевна верит нам, свои вложит, но я-то, я-то как поддался?!

Петров замолчал, по-прежнему глядя в пол. Кислинский не торопил его.

— Отдали мы деньги. Неделя проходит, еще неделя, месяц. Жена к Мухиной то на службу, то домой каждый день ездит, как нанятая. А та ей мозги пудрит. Накладки якобы непредвиденные: то заболел нужный человек, то ревизия, то командировка. Второй месяц кончился. Я наконец себе все уяснил и помочь попросил ребят из моей бывшей части. Встретили мы Мухину. Деньги она отдала почти сразу же и расписку потребовала. Вы уж простите, Иван Иванович, но своих ребят я не назову, хоть тут земля тресни.

Если есть за что — отвечу сам.

Постепенно вырисовывался круг «клиентов» Мухиной. Имена, адреса, телефоны значились в ее записях. Кислинский довольно быстро выявил несложную закономерность: клиенты делились на два разряда — тип Гогуа и тип Петрова (так их для себя определил следователь). Одни охотно и в художественных, так сказать, подробностях расписывали, как познакомились с Мухиной, как и где передавали ей деньги (кто на автомобиль, кто на мебель), сколько и в каких купюрах, как ходили за ней, требуя возвращения денег. Эти потерпевшие обычно страстно обличали Мухину. Им и в голову не приходило, что они от нее не так уж далеко ушли в своем стремлении нарушить закон. Среди клиентов этого сорта попадались люди с весьма сомнительными источниками доходов.

Другие, наоборот, никак не хотели признавать, что пытались воспользоваться «услугами» мошенницы («бог с ними, с деньгами, репутация дороже»). Эти серьезные, уважаемые люди или их жены нехотя и, как правило, под давлением очевидных доказательств вынужденно произносили несколько слов: «Да, знакомы с Мухиной. Да, мечтали приобрести гарнитур. Да, не хотели огласки, потому и не обращались в милицию».

Но и те и другие, констатировал Кислинский, действовали в обход закона. На этой, мягко говоря, слабости человеческой — на стремлении отломить себе ломоть побыстрей да потолще Мухина строила свои расчеты, и строила небезуспешно.

— Что у нас на сегодня? — спросила она у Кислинского после того, как конвой, в очередной раз доставив ее, покинул кабинет следователя. — Савельева? Маленькая, рыжая, жена председателя правления ЖСК. Он — жулик, а жена у него дура. Я таких, как она, называю «мой человек». Помню их обоих прекрасно. Пишите, Иван Иванович.

— Степанов? Не знаю такого. Торговый работник? Ну и что? Есть же и среди торговых работников честные люди. Ах, он самолично вам написал на меня заявление? Писатель, значит... Ну, а кроме его сочинений по этому эпизоду у вас еще что-нибудь есть? Нет. Для суда сочинений Степанова маловато, а я больше ничего вспомнить не могу.

Так, сопротивляясь, изворачиваясь, Мухина постепенно признавала одного клиента за другим. И только в одном пункте она стояла, что называется, насмерть:

— Деньги, Иван Иванович, потеряны или, лучше сказать, украдены у меня. Так и запишите. Сожалею, но денег нет и не будет.

— Как можно потерять больше сорока тысяч, Светлана Васильевна? Побойтесь бога. Такой неправды ни одна бумага не вытерпит, я просто не могу внести это в протокол, — с серьезным видом убеждал мошенницу Кислинский.

— Какие сорок тысяч? Откуда?!

Кислинский достал счеты, положил перед собой довольно длинный список потерпевших:

— Савельева — машина и румынская мебель — пятнадцать тысяч. Лактионов — машина — восемь тысяч пятьсот... — костяшки сухо щелкали. — Двенадцать тысяч в общей сложности вы возвратили своим клиентам. Остаток — сорок три тысячи двести рублей.

После паузы Мухина произнесла:

— Вам бы в банке работать. — И вдруг ее прорвало: — Деньги эти не ваши! Они — мои! Мне жизнь доживать, когда из колонии вернусь. Брала я их не у государства. Я у жуликов брала или у тех простофиль, для которых они, видать, лишние. Больше о деньгах говорить не будем, — решительно отрубила Мухина.