Следствие ведут дураки
Шрифт:
— Господа следователи, — почти торжественно сказал француз, — мне кажется, что не стоит омрачать отношения России и Франции очередным шпионским скандалом. Главный виновник, месье Гарпагин — мертв. Мы же с вами, как люди культурные, могли бы договориться. Делаем так: не записываем никакой кассеты, я немедленно уезжаю в Париж, а вы продолжаете вести расследование, но уже… но уже имея в кармане сто тысяч франков, скажем.
Он улыбнулся Осипу, и в тот же миг Осип хлестнул его по лицу так, что Жодле упал с дивана на ковер.
— Продажная скотина! — воскликнул Моржов гневно. — Да
Жодле сплюнул кровавую слюну из разбитого рта и произнес хладнокровно:
— Все понял. Сто тысяч больше не предлагаю. — Он вытер губу ребром ладони, а потом упруго выбросил:
— Триста тысяч.
…Через полчаса Иван Саныч, Осип и Ирина вышли из подъезда Жодле и сели в Иринину машину. Иван Саныч посмотрел на Осипа, потом на Иру, и мрачно спросил:
— Что это, Осип, тебе пришло в голову торговаться с французом? А вдруг он просек бы?…
— Просто я вспомнил анехдот, — сказал Осип. — Прямо про нас с тобой, Саныч. Приезжает в Париж делегация. Ентот… гид ведет их по Парижу и балакует: вот енто Ейфелева башня, а рядом — продажные женщины. Едут дальше. Гид грит: а вот енто — Триумхвальная арка, а окол нее — продажные женщины. А один туррыст спрашивает: а в Париже есть непродажные женщины? «Есть, — грит гид, — но они очень дорого стоют». Усекаешь, Саныч?
— Ага, — отозвался Астахов, — ты изобразил непродажную женщину и потому стоил Жодле очень дорого.
— А сколько, мальчики, если не секрет? — промурлыкала Ирина.
Астахов быстро переглянулся с Осипом и, вынув из кармана пачку стофранковых билетов, положил на колени Ирине и сказал:
— Твой гонорар. А вообще — много, Ирочка. Много.
…Пятьсот тысяч. Почти сто тысяч долларов.
Но этого Ваня уже не стал говорить.
Александр Ильич Астахов хорошо знал своего сына и прекрасно представлял, что тот способен буквально на все, что подскажет тому буйная фантазия, а последняя, как показали события, и Ивана Саныча была что надо. Но даже Астахов-старший не мог себе представить, что сын вместе с неизменным Осипом Моржовым вломится к нему в квартиру в три часа ночи, швырнут в нос пачку скомканных франко-долларовых купюр и прокричит дурноватым голосом Миронова из все той же «Бриллиантовой руки»:
— Шеффф, все пра-апалло! Гыпс сымают, клиент уезжает! Все пропало!
Астахов-старший онемел. Он нарочито неспешно поднялся с дивана и произнес:
— И что это за пантомима, Ваня? Где это вы так нажрались и что это за деньги?
— Енто деньги за продажу родины, — за Ваню Астахова ответил Осип, который, конечно, был не так пьян, как Иван Саныч, но тем не менее цеплялся за косяки и икал. — Мы, Ильич, продали родину за полмильена хранков. Так что таперь может немножно расслабиться, пока нас не захомутали мусора. Мы енто… в хведеральный розыск попали.
— Чего? В федеральный розыск? Что ты такое несешь, Осип?
— А чаво енто ты несешь, Красная Шапочка, как сказал серый волк, — отозвался Моржов. — А чаво ж… ты не слыхал о том, что убили Рыбака… твово и моево старого знакомого, между
— Вора в законе? — нахмурился Астахов-старший. — Да, слышал. Передавали в новостях. Но я что-то не понимаю… какое отношение имеет к этому вы?
— А мы попросили его помочь нам найти Жодле и ентого… Магомадова. Ну чаво ж… помог. Только после того, как мы от него ушли… позавчерась… его шлепнули. А нас видели около него, и ентот фельдмаршал Карасюк и генералиссимус Гуркин дали в розыск наши фотороботы.
— А Жодле, папа… — подхватил Иван Саныч, — Жодле мы нашли. И Магомадова. Мага несколько часов назад застрелили на наших глазах в «Падуе», а Жодле мы притянули за яйца… причем притянули в буквальном сы-мысле, рручками моей старой знакомой, хорошей девочки Иры из Чебоксар… и стрясли с него лавэ за то, чтобы мы не стучали на него насчет… ну, в общем, насчет свистопляски со шпионскими заморочками и дисками.
— И мы подумали, что Рыбака и Магомадова порешил один и тот же хитропродуманный человечек из Парижу, — подвел внушительный итог Осип. — Черный человек.
Александр Ильич буквально осел в кресло под тяжестью того вороха оглушительных новостей, что с такой непринужденностью и непосредственностью вывалили на него Иван Саныч и Осип. Он несколько раз поводил нижней челюстью вверх-вних, верно, порываясь что-то сказать, но всякий раз оставляя эту мысль.
Наверно, такое количество информации к размышлению вызвало мозговое несварение.
Сначала он подумал, что все это глупый розыгрыш, на который сподобились два веселых болвана под влиянией алкоголя и — судя по красным глазам Ивана Саныча — кокаина. От «дурачков», как любил вкупе с Астаховым-младшим именоваться Осип Моржов, можно было ждать всего, чего угодно.
Но вид денег, причем количества оных, совершенно не совместимого с нынешними финансовыми возможностями сына и его дружка-рецидивиста, внушал. К тому же Александр Ильич припомнил фотороботы подозреваемых в убийстве Рыбушкина людей и, облившись холодом, действительно уловил в них определенное сходство с Иваном и Осипом.
— Черт!.. — наконец проронил он. — Ну, вы, ребята, отличаетесь!! Да как же вы умудряетесь выдавать такое количество идиотизмов? Господи! Нет… ну это просто нарочно не придумаешь! Это черт знает что такое, Иван! И… кокаин! Ты опять травишься этой мерзостью, я смотрю! Нет, ты меня радуешь, сынок, это же просто в мозгу не укладывается… ну не укладывается, не-ет!!
— Да паш-шел ты на хрен со своей гребаной моралью, папа!!! — вдруг грубо заорал Иван Саныч, зачем-то хватая с туалетного столика и сминая пачку сигарет. — Кто уж молчал насчет того, чего не надо делать. Да еба… да я… да ты вообще нечего не понимаешь! И вот что, папа… — Иван Саныч взгромоздился в кресло прямо с ногами, а так как он вошел не разуваясь, то на обивку тут же налипли жирные шлепки грязи, в прямом смысле почерпнутые Астаховым-младшим во дворе отцовского дома, — вот что, дорогой Александр Ильич. Лицо Ивана Саныча осмыслилось, почти потеряв остатки пьяной окоченелости, как осеннее дерево теряет под холодным ветром свои листья. Речь же Ивана стала отрывистой и довольно ясной: