Слишком поздно
Шрифт:
Слоун откидывает голову на плечо Люку, но при этом с меня взгляда не сводит.
– Ненавижу тебя.
– Слоун, – мотаю я головой, – прекрати. Не надо так со мной, малыш. Ты все придумываешь.
– Стоит вспомнить наш первый секс, и поднимается желчь. Горло жжет всякий раз, как я подумаю, что ты забрал у меня нечто особенное, словно это принадлежит тебе и ты волен поступать с этим как заблагорассудится.
Все-таки Люк запудрил ей мозги, убедил, что это была не любовь.
У меня по лицу что-то течет. Какая-то мокрая дрянь. Слезы. Я эту мразоту,
– Ненавижу тебя, Эйса. Я плакала каждый раз во время секса с тобой. Когда ты приходил по ночам, я молилась, чтобы ты не стал меня лапать. А когда ты меня целовал, я думала, что у смерти поцелуй, наверное, слаще.
Она сжимает руку Люка в немом жесте благодарности. Что он с ней сотворил?
Не могу дышать.
В груди больно.
Слоун обхватывает руками шею Люка.
– Я люблю тебя.
Услышав, как она говорит это другому, я бьюсь затылком о каминную полку.
– И я тебя люблю, крошка.
Я бьюсь головой о полку еще раз.
Потом еще.
– Я буду любить тебя вечно, Люк. Тебя одного, – говорит Слоун, вырывая, к хуям, у меня из груди сердце.
Вот бы сдохнуть.
Бля, вот бы сдохнуть.
– Убейте меня, – шепотом прошу я. – Просто убейте меня, на хуй.
Слышны сирены.
Сука, блядь! Не хватало еще выжить и вспоминать это в тюряге.
– Шлюха сраная, – бормочу я и принимаюсь вопить: – Сраная шлюха! Убей меня!
Слоун целует Люка еще раз напоследок, потом идет ко мне. Наклоняется. Задушил бы, да крови потерял слишком много, даже руки не поднять.
– Никто тебя не убьет, Эйса. Я хочу, чтобы остаток жизни ты, сидя у себя в тюремной камере, закрывал глаза и видел нас с Люком. Как я занимаюсь с ним любовью. Как выхожу за него. Как рожаю ему детей.
Затем она наклоняется еще ниже, обдавая меня его запахом. Смотрит мне прямо в глаза и шепчет:
– Каждый год двадцатого апреля моя семья будет отмечать твой день рождения, и на столе у нас будет стоять большой и вкусный кокосовый торт, мразь ты ничтожная.
Люк отпирает дверь, и почти сразу же ее распахивают снаружи.
Копы входят с пyшками наготове.
Целятся в меня.
Но я вижу только Слоун.
Эта шлюха, блядь, усмехается, а я, кроме нее, ничего и не вижу.
Глава пятьдесят первая
Люк
Я отпираю дверь в нашу квартиру и жду, когда Слоун отодвинет засовы.
Все пять.
Меня раздражает, что надо быть постоянно начеку. Бесит, что приходится каждый час звонить, проведывать Слоун, хотя через улицу за ней круглые сутки следит человек в машине. Бесит, что это мы скрываемся, хотя за Эйсой постоянно наблюдают, он сидит под домашним арестом в ожидании суда, после которого ему точно дадут какой-нибудь срок.
Я не знаю, как последние пару месяцев сказались на Слоун. К психотерапевту она идти отказывается, говорит, что с ней все хорошо. Ну или будет хорошо, когда Эйса угодит за решетку.
Следящий браслет с ноги не снять – полиция сразу засечет, и это хоть как-то, но утешает. Если
Система правосудия нашей страны, мягко говоря, в жопе. Впечатление, что наказывают именно Слоун, ведь люди вроде Эйсы невиновны, пока в суде не докажут обратное. Я все напоминаю себе, как нам повезло, что Эйса под домашним арестом: он запросто мог снова выйти под залог до суда.
Хотя бы тут мы победили.
Еще несколько дней назад, пока Эйса лежал в больнице с пулевыми ранениями, мы не ощущали угрозы. Но вот его выписали, он дома, и к нему в любое время наведываются посетители. Больше мы себя в безопасности не чувствуем. Вчера я установил на дверь еще четыре засова, для большей надежности.
Мы теперь живем в двух часах езды от Эйсы, никто за пределами управления не знает, где именно. Я каждый день целый час добираюсь с работы до дома, потому что приходится много петлять – вдруг за мной следят. Это выматывает, но я на все пойду, лишь бы уберечь Слоун. Разве что не приду домой к Эйсе и не всажу ему пулю в лоб.
Едва дверь приоткрывается, как я проскальзываю внутрь и тут же ее притворяю. Слоун привстает на цыпочках и целует меня. Я целую ее в ответ, обняв за талию и развернувшись к двери, чтобы задвинуть засовы. Делаю это как можно спокойнее, потому что чем больше волнуюсь я, тем сильнее переживает Слоун.
Наконец она отстраняется. В ее взгляде проскальзывает озабоченность, и тогда я решаю поговорить о чем-нибудь нейтральном.
– Пахнет божественно, – замечаю, бросив взгляд в сторону кухни. – Что готовишь?
Кухарка Слоун просто невероятная. Даже лучше, чем моя мама, – правда, маме я этого не говорю.
Слоун с широкой улыбкой берет меня за руку и тянет в сторону кухни.
– Если честно, я сама пока не знаю, – говорит она. – Суп, наверное. Бухнула в него все, что показалось аппетитным. – Приоткрыв кастрюлю, Слоун зачерпывает варево и протягивает мне ложку. – Попробуй.
Я отхлебываю.
– Обалдеть, вкуснота какая!
Она снова широко улыбается, возвращая крышку на место.
– Хочу еще немного поварить на медленном огне, так что больше пока не получишь.
Кладу на стойку ключи и мобильник. Потом сгребаю Слоун в охапку, чуть оторвав ее от пола.
– Ладно, ужина я подожду, – говорю, относя ее в спальню. Там нежно укладываю на кровать и заползаю сверху. – День прошел хорошо? – спрашиваю, целуя Слоун в шею.
Она кивает.
– Меня сегодня осенило. Может, мысль и неудачная, не знаю…
Перекатываюсь на бок.
– Говори. – Приподнимаю на ней футболку и глажу животик. Мне ее всегда мало. У меня еще не было такой девчонки, которую все время хотелось бы ласкать и трогать. Даже когда мы со Слоун просто лежим и болтаем, я выписываю пальцами круги у нее на животе, вожу рукой вверх и вниз или касаюсь ее губ. Ей, похоже, нравится, и она отвечает мне тем же. Я только за.