Смертельное шоу
Шрифт:
Во дворе, залитом ярким солнечным светом, было все так же холодно, и здесь свет уже воспринимался не как солнечный, а как свет мощного фонаря. Запахнув на груди тоненькую черную куртчонку из болоньи, Санька побрел к кирпичному зданию контрольно-пропускного пункта.
– - Гру-уз!
– - окликнули его сзади.
Он обернулся и ощутил, как напряглось все внутри. Через двор к нему косолапил, кутаясь в черный ватник, человечек с огненно-рыжими волосами. "Черные пятки!" -- вспомнил Санька его дьявольскую пляску в проходе между
– - Тебе привет от Косого, -- стрельнув глазами по майору, поздоровался рыжий.
– - И от Клыка...
– - А кто это?
– - Ну ты фраер! Это ж седой! С железными зубами! Въехал?
– - А-а...
– - Ну, давай, не потей, - протянул рыжий крупную для его роста кисть. Самыми заметными на ней были черные ободы ногтей.
Узкая ладонь Саньки ткнулась в его огрубелые пальцы, и он тут же ощутил кожей какую-то бумажку. Рыжий чуть продлил рукопожатие, и Санька, все поняв, обжал бумажку, скомкал ее и сунул в горячий карман куртки.
– - Чириком не выручишь?
– - затанцевал на одном месте рыжий, согревая озябшие ноги.
– - Пошли, -- напомнил о себе майор.
Не разжимая кулак с таинственной бумажкой, Санька сунул уже левую руку в карман брюк, достал оттуда первую попавшуюся купюру.
– - О-о, полста тыщ!
– - обрадованно вырвал ее из Санькиных пальцев рыжий.
– - Живем!
– - Пошли, -- упрямо повторил майор.
– - Ты в скулу запрячь, а то посеешь, -- какую-то абракадабру протараторил на прощание рыжий и ходко закосолапил к жилкорпусу.
Всю дорогу до КПП и потом через КПП, под клацание замков на стальных дверях, Санька пытался перевести фразу на нормальный язык, но только когда хлопнула за спиной последняя из дверей, отделяющих его от свободы, и он вдохнул в себя какой-то другой, более свежий, более сочный воздух, он вспомнил: "скула" -- это по-зековски внутренний карман пиджака. И бумажка, упрямо сжимаемая в правом кулаке, как будто потяжелела, стала уж и не бумажкой, а чем-то иным. Зеки в "скулу" прятали только самое ценное.
Санька вынул кулак из кармана, разжал его, разгладил края записки и еле прочел текст, наискось перечеркивающий бумагу: "Федор, посылаю к тебе жигана. Не обидь его. Он сирота. Глотка у него луженая, а тебе как раз такой нужон. И про мине: похлопочи штоб ослобонили вовсе. Болячка у меня. Из тех что ни себе посмотреть, ни другим показать. Жму руку. Колька".
Глава пятая
ЗА СУТКИ ДО НАЧАЛА ШОУ
У капитана милиции Павла Седых снова болел зуб. Уже другой, шестой верхний слева. Того нытика, что издевался над Павлом во время командировки, уже давно удалили, ямочка на десне затянулась, и его сосед сверху (да-да, именно шестой верхний), видимо, заметив это, решил последовать за своим нижним собратом.
Зуб ныл, но не настолько сильно, чтобы Павел стал рабом этой боли. К тому же задание, данное начальником отдела, выглядело несложным.
Подойдя к двери, обитой не очень опрятным синим дерматином,
Присмотревшись, он заметил, что дверь приоткрыта, и легонько толкнул ее от себя. Синий дерматин, становясь все темнее и темнее, уплыл в глубь прихожей.
– - Извините, можно видеть хозяев?
– - попросил Павел полумрак.
Квартира ничего не ответила. Полумрак издавал какие-то странные звуки. Он шевелился неуклюжим живым существом, покряхтывал, постанывал, поскрипывал, но никак не мог собраться с духом и хоть что-то сказать гостю.
– - Здесь есть кто-нибудь?
– - чуть громче спросил Павел и потянулся за ответом левым ухом.
Полумрак затих и со всего размаху врезал Павлу по щеке.
– - Твою мать!
– - отпрыгнул он в глубь лестничной площадки, прижал к скуле вырванную из кармана горячую ладонь и только тогда заметил упавшую на бетон площадки кроссовку с черной каменюкой подошвы.
Ярость и удивление, смешавшись в душе Павла, за секунду завершили свою работу. Ярость, чуть ослабев, все-таки победила и бросила его в глубь полумрака. Он нырнул в прихожую, как в грязную холодную воду, проскочил ее и, попав в чуть менее сумрачную кухню, сразу вжался в стенку. Мимо лица пролетела вторая кроссовка.
Бросившая ее невысокая полная женщина тут же метнулась к висящей над столиком сковороде, но такой же плотный невысокий мужичок с растрепанными волосами на малиновой голове перехватил ее руку и со стоном стал заворачивать ее женщине за спину. Она тоже со стоном сопротивлялась этому и по-лошадиному лягала нападавшего. Почему все это делается без слов, Павел не мог понять. Ярость понемногу улеглась, и, вспомнив, что он все-таки милиционер, Павел подошел к борцовской парочке и властно прокричал:
– - Прекратите драку!
– - Что?
– - повернул к нему пустые глаза распаренный мужичок, и тут женщина, ставшая на время лошадью, умудрилась точно впечатать свою пятку-копыто ему в пах.
– - А-а!
– - взвыл мужичок и подсечкой резко, натренированно сбил даму на пол.
Она успела на лету вцепиться в его рубашку, видимо превратившись из лошади в пантеру, и они вдвоем погребли под своими потными распаренными телами Павла.
– - Да вы... да я... да вы...
– - заработал ногами и руками Павел, точно пловец, выныривающий с чудовищной глубины.
Женщина, перепутав его руку с рукой мужичка, цапнула ее своими крокодильими зубами, и Павел, взвыв, перестал выкарабкиваться из-под тел, а разорвал их над собой, пнул мужичка к обеденному столу, и тот, откатившись к нему и ударившись затылком о квадратную ножку, сразу стал вскарабкиваться по этой ножке вверх. Он все так же ничего не говорил, а только стонал.
– - В чем дело?! Что у вас происходит?!
– - все-таки сбросив с себя женщину, сел на пол напротив нее Павел и водил мутным взглядом по двум фигурам.