Смертельное шоу

Христофоров Игорь

– - У меня письмо к Федору Федоровичу, -- еле нашел он в себе силы ответить.
– - От брата.

– - Давайте его.

– - Ну, я бы сам...

Он остолбенело смотрел на ее протянутую ладошку. Именно в этой ладошке были еще пару минут назад зажаты трусики, и от этого даже пустой открытая ладонь казалась стыдной.

– - Я бы...

– - Давайте ваше письмо.

Ее властности мог бы позавидовать Косой.

Санька нехотя достал из кармана брюк паспорт, вынул из его страниц драгоценную бумажку и старательно разгладил сгиб,

проходящий посередине.

– - Вот... Только осторожно, не потеряйте.

Девушка ничего не ответила. Она взяла бумажку двумя пальчиками за уголочек с таким видом, будто держала за хвостик мертвую мышь, и торопливо унесла ее за темно-зеленую дверь. Назад она вышла не так быстро, как ожидал Санька. И снова у нее были алые щеки.

– - Зайдите, -- безразлично сказала она.

Санька метнулся к куртке, потом к двери, потом опять к куртке. Дорожная привычка держать все свое при себе все-таки заставила сорвать куртку с вешалки. Сунув ее под мышку, он нырнул в кабинет и, увидев сидящего за огромным столом человека, чуть не брякнул: "Здравствуй, пахан!"

Из глубины огромной комнаты на него смотрел своими сонными

глазами... Косой. Высокий лоб с залысинами, выступающая вперед

челюсть с обветренной нижней губой, широкий мужицкий нос. Ноги,

ставшие чужими, с натугой, медленно подвели его к столу, и только

после того, как хозяин кабинета прохрипел: "Садись", он разглядел мешки на подглазьях и желтую каплю бородавки на подбородке. Призрак Косого испарился из кабинета. Остался исключительно солидный мужчина в синем костюме при галстуке, который держал в руках его записку и смотрел на Саньку странным взглядом.

– - Ах да, забыл!.. Бывшим зекам нельзя говорить "Садись". Присаживайся... Как тебя звать-то?

– - Санька, Федор Федорович.

Хозяин нервно дернул бровью и положил записку на стол.

– - Я не Федор Федорович. Когда-то был Федором Федоровичем. Но в шоу-бизнесе свои законы. Здесь очень важен яркий псевдоним. Поэтому я теперь Эдуард Золотовский. Запомнил?

– - Д-да... А как, извините, отчество?

– - Нету отчества!
– - еще дальше отодвинул от себя записку Золотовский.
– - Я же сказал, Эдуард! Это псевдоним. У псевдонимов отчества может не быть.

– - Косой хорошо о вас говорил, -- соврал Санька.

Просто требовалось что-то сказать, а ничего в голове не было.

– - Что же он такое говорил?

– - Что вы его в зоне не забываете.

Санька сказал, а сам, не закрывая глаз, сожмурился. Ему было страшно от того, что Золотовский может среагировать плохо, и он с ужасом ждал ответа, совсем не видя его лица, хотя глаза так и оставались открытыми.

– - Если бы он меня слушался, то не попал бы туда, -- недовольно пробасил Золотовский.

– - Он так и говорил, Фе... Эдуард э...

– - С его статьей ему на строгаче положено кантоваться, а не на общем режиме. Пусть спасибо скажет, что судья хоть

это скостил. А знаешь, сколько штук стоила эта петрушка?

– - Много, -- предположил Санька.

– - Что ты понимаешь?! Для тебя миллион рублей -- много. А для меня миллион "зеленых" -- мало. Врубился?

– - Ага.

Холеные пальцы с желтыми каплями золотых печаток опять придвинули бумажку к себе. Сощурившись и чуть откинув назад голову, Золотовский еще раз прочел текст.

"Дальнозоркий, -- догадался Санька.
– - Значит, под пятьдесят. Большая разница". Косому было под сорок.

– - А что у него за болячка такая?
– - не поднимая глаз, хрипло спросил Золотовский.

– - Рак.

– - Серьезно?!

Его вскинувшиеся на Саньку глаза оказались вовсе не сонными. Такими их делали подсиненные какой-то болезнью мешки. А так -- обычные глаза, только уж очень плутовские. Как у карточного шулера.

– - Уже вся зона знает.

– - А рак чего?

– - Что-то в кишках.

Золотовский заметно подобрал живот, потом его снова выпустил. Его собственные кишки промолчали, и он успокоился, но записку почему-то чуть отодвинул от себя.

– - Чего он про твою глотку пишет? Поешь ты, что ли?
– - безразлично спросил он.

– - С самого раннего детства.

– - А чего поешь-то?

– - Все что угодно!.. Могу Антонова, могу Малежика или там Киркорова!

– - Это они пусть сами поют, -- поморщился Золотовский.
– - У них своя мафия. У меня -- своя.

– - Могу...

– - Кольке легко фитюльки писать. Если б я сам первым в связке был!

– - Я хоть сейчас...

– - У самого неприятность на неприятности.

В стекле часов, башней стоящих в углу кабинета, Санька уловил чье-то отражение, и заготовленная фраза, что он готов спеть хоть сейчас, повисла между зубов. Из угла, на фоне мерно раскачивающегося маятника, Саньку мрачно сверлили глаза. Они были единственными белыми пятнышками. Все остальное -- лицо, волосы, рубашка наблюдателя убивали своей серостью. Охранник, который отпустил его у входа в офис, здесь был "на товсь", и любая Санькина глупость закончилась бы тем, что он вылетел бы из кабинета.

Тактику настырного давления требовалось сменить на тактику упрашивания. В зоне это умели лучше всех делать опущеные, и Санька, пытаясь припомнить их жалостливую тональность, попросил Золотовского:

– - Христа ради, гражданин директор, если нельзя певцом, то я готов хоть пол мыть...

– - Рак, говоришь, у него?
– - ничего не услышав, самого себя спросил Золотовский.

Брат, всю жизнь бывший его обузой, вполне мог навсегда закрыть эту статью расходов. Требовалось подождать совсем немного. И брать на испытательный срок этого немытого, пропахшего вокзальной вонью парня тоже уже не нужно было. Мертвые не спрашивают о своих прежних просьбах. Мертвым всегда все равно, что происходит на Земле.