Смертельное шоу
Шрифт:
Саньке хотелось дерзить. Теперь уже Нине. Возможно, само здание было таким, что делало всякого, входящего в него, нервным и злым.
– - А что здесь было... Ну, до вашего офиса?
– - поинтересовался он.
– - Детская комната милиции.
– - Серьезно?.. А их куда же?
– - В другое место перевели. Уплотнили, скажем так...
– - Значит, у вас в Приморске с подростковой преступностью -- полный порядок?
– - Никакого порядка, -- устало ответила она.
– - Как и везде...
– -
– - крикнул из приоткрывшейся двери Буйнос.
По девушке словно прошла волна. Из усталой и грустной она вдруг стала задорной, энергичной, готовой бежать хоть на край земли. Она даже как бы подросла.
– - Извини, -- коснулась она санькиной руки своими холодными
пальчиками и молнией метнулась ко все еще приоткрытой двери.
Как она умудрилась проскользнуть в такую узкую щель, Санька так и
не понял. Ему стало нестерпимо грустно, будто то вялое и скучное,
что жило в Нине и что она только что сбросила с себя, развернув плечи, упало на него и теперь с исступлением подминало и подминало под себя.
Он быстро вышел из офиса, даже не ощутив, что только что покинул ледяной холод и окунулся в полуденное пекло Приморска.
Глава тринадцатая
РАКОВИНЫ ГИБНУТ В ОБЕД
– - Хто тут, гад, ходит?.. А-а?
По голосу можно было определить, что в желудке бывшего портового
работника сейчас плещется не менее поллитра водки. Тельняшка,
прилипшая к его мощному туловищу, выглядела кожей, покрытой
полосатой татуировкой. Мужик лежал лицом к стене и на скрип двери
даже не обернулся.
В его узкой комнатке, густо утрамбованной духотой, запахом спирта и пота, висел подвальный полумрак.
Похрустев по осколкам битого стекла, Санька прошел к окну, отдернул штору, и хлынувший солнечный свет сделал духоту слабее. Хотя, скорее, он уже начал к ней привыкать.
– - Ты форточку забил, что ли?
– - не мог он понять, почему не поддается ручка.
– - Вот гадство!.. Кто там, гад, ходит?
– - Это я, музыкант из Москвы, -- наконец-то осилил проржавевшую гостиничную ручку Санька.
В комнату ринулся горячий воздух с улицы, но, похоже, тут же отступил назад. Духота не пускала его в себя. Воздух улицы выглядел холодным по сравнению с той смесью, что властвовала в комнате.
– - Ни-ичего, гад, у меня не бери!
– - крикнул в стенку мужик.
– - У меня все пронумеровано! Поймаю, гад, ноги вырву и в ноздри засуну!
Санька посмотрел на свои ноги, потом на ноздри в мутном зеркале на стене и ничего не ответил.
– - У те-ебе, гад, выпить ничего нету?
– - Я не пью, -- грустно ответил Санька.
– - Особенно в такую жару.
Даже побег из офиса Буйноса не спас его от горького и одновременно нагонявшего сон чувства. Это походило на инфекцию, пойманную от Нины.
– - К тебе мой человек не приходил?
– - сев на единственное в комнате кресло, спросил Санька.
– - Вчера или, может, сегодня.
Дырки на подлокотниках кресла, обтянутого коричневой шерстью, были по рваным краям очерчены серым жиром. Пальцы сами поднялись от них, повисели в воздухе и, не найдя места на кресле, легли Саньке на колени.
– - Чего ты, гад, спросил?
– - медленно повернулся к нему от стенки мужик.
Кровать под ним застонала и так горестно завздыхала, что Саньке почудилось, что в комнате есть еще один живой человек.
– - Ты сам живешь?
– - спросил он.
– - Са-ам... Жена, гад, за товаром в Турцию укатила. Ее, гад, очередь. Моя -- через неделю...
– - Так приходил парень или нет?
– - Какой-то хмырь моченый приезжал... Сопледон...
– - На чем приезжал?
– - На своих двоих. В смысле, гад, на ботинках с колесами...
– - Серьезно?
Санька вспомнил осколок, вырванный из пятки Ковбоя, вспомнил густое коричневое пятно на полу, и удивился. С такой раной он бы сам, наверное, не смог ходить не меньше недели. А Ковбой уже ездил на роликах, будто пятки у него состояли не из мяса и кожи, а из дерева.
– - Хор-роший ты парень, Санька!
– - подперев качающуюся голову рукой, объявил мужик.
– - Тебя ж Санькой зовут? О-о, я, гад, помню! Но я тебя еще сильнее, гад, полюблю, если ты мне хоть сто грамм, хоть сто граммулечек водочки нальешь, а?
– - Когда перень-то приезжал?
– - Что?.. А по утряне. Часов в восемь. Я еще тверезый был. Вот так, гадство...
– - Он мне что-нибудь передал?
– - Ага. Передал. Конфи...ренцивально...
– - Что-что?
– - Конверт...вин...цитально...
– - А-а, конфидециально!
– - Во-во! Оно! Гадское слово!
Мужик по-прежнему лежал в позе римского патриция на пиру, но тельняшка и особенно щетина, завоевавшая его щеки вплоть до мешков подглазий, делали его совсем не похожим на патриция. Может, древние римляне и носили тельняшки, но такими небритыми вряд ли ходили.
– - Так что он сказал?
– - А что он сказал?
– - расширив глаза, ошалело посмотрел на Саньку мужик.
– - Я, думаешь, помню?
– - Что, вообще не помнишь?
– - Не-а... Токо в голове сидит, что конвер... вен...
– - Это ясно! Еще!
Санькины пальцы, вскинувшись с колен, забарабанили подушечками по подушечкам. Левые -- по правым. Правые -- по левым. Словно передавали по воздуху азбуку Морзе для коротких, до грязно-коричневого цвета загорелых пальцев мужика, влипших в проволоку щетины.