Смирновы. Водочный бизнес русских купцов

Царёв Александр

Яркое веселое солнце брызнуло, отразившись от оконных стекол, резануло по глазам, ослепило.

Комиссар, зевая во весь рот, пытается водрузить на нос явно ворованное золотое пенсне. В глазах – восторг, который бывает у щенка, не знающего, куда девать избыток чувств.

У борца за социальную революцию благостное настроение – тяжелая палаческая работа впереди, а позади крепкий сон молодого организма, хороший и, судя по всему, плотный завтрак. Вон как лоснится розовая кожа юного лица у этого явно бывшего студента, отравленного марксистскими идеями. Кто ты, где набрался жестокости и злобы? Чем обидел тебя тот мир, который ты мечтаешь сокрушить, чтобы на обломках его воздвигать

новое здание социально справедливой жизни, в которую верится с трудом, видя, с какой непонятной ненавистью уничтожается старая Россия. Вот от чьей руки суждено получить пулю – от этого молокососа, пальцы которого постоянно тянутся к зарождающимся усикам, словно не верит, что наступает пора взросления.

Что вспомнишь о юности, чем похвастаешься? Тем, что убивал без счета людей, упиваясь их страхом?

Как будто прочел комиссар мои мысли, вскинулся. Резко сунул в карман пенсне, стукнул со значением по кобуре маузера:

– Что, иуда? Покаялся?

Я молчал, понимая, что любое слово истолкует он не в мою пользу, что ни скажи…

А потом опять: стенка, солдаты против меня с винтовками. И: «Цельсь!»

И снова – плевок в лицо, камера, «Утром расстреляем. Молись!».

То ли извечная смирновская гордыня, то ли еще что, но все пять дней и ночей комиссаровой пытки я находил в себе силы гнать предательскую мысль о смерти как избавлении. А силы придавала простая мысль, ради которой даже этого упивающегося своей властью сопляка я бы, пожалуй, простил: ведь тот мстил за что-то, дурак, но жить надо не ради жалкой мести, а ради большой цели.

Не ведаете вы, что творите…

Нет, не оставил он меня своими изуверскими заботами: день за днем, пять дней кряду, ставил к стенке, протяжно командовал «готовьсь!» и «целься!», но вместо короткого «пли!» плевал в лицо, а потом сажал меня напротив и начинал беседы «за жизть».

Оказалось, мстил все-таки.

– Я к тебе и на том свете являться буду. Шабад я. Бывший студент. Запомни мою фамилию. Яков Шабад.

– Зачем мне ее помнить?

– Молчать! Слушай. Мне пять лет. Сестре – пятнадцать. В наше местечко ворвались пьяные погромщики с топорами. Убили моего отца, изнасиловали до полусмерти сестру, которая потеряла рассудок. Я лежал под кроватью, куда меня спрятал отец…

– …Я вам сочувствую.

– Он мне сочувствует! Да поменяйся мы сейчас местами, ты бы уже на моей спине звезды резал!

– Нельзя всю жизнь мстить.

– Ах, нельзя? А если рядом лежит отец с раскроенным черепом, а мне на лицо капает кровь моей сестры, – о чем я должен был думать? Только о том, как я вам буду мстить! До самой своей смерти я буду убивать вас, ваших жен, ваших детей, чтобы вас не было на этой земле!

– Кого «нас»? Мы не убивали твоего отца…

– Но у меня и к тебе счет. Они убили отца, а потом шарили по его карманам, искали ключи от шкафов, чтобы найти жратву. Они хотели отметить свою победу над невинными людьми. Потом всю ночь пили в три горла твою «смирновку». Я помню эти проклятые бутылки, которые валялись у кровати моей бедной сестры. Они пили и кидали их на пол, а потом пихали их ногами по комнате и хохотали, а бутылки бились друг о друга со звоном, который у меня теперь в ушах. Этот проклятый звон!

– Эти нелюди могли пить все, что угодно.

– Э-э нет, тебе от расплаты не уйти! За все ответишь!..

Но от его расплаты я ушел. Дерзкая атака конницы генерала Шкуро выбила красных из Пятигорска. На шестое утро моего заточения во дворе тюрьмы послышались выстрелы. От гулких раскатов пушечных выстрелов задрожали стены узилища.

Молодой солдатик распахнул дверь:

– Беги,

барин! Спасайся!

У щербатой стены, где расстреливал меня комиссар, лежал теперь он сам, широко раскинув руки. Глаза его пусто глядели в небо. Из виска на булыжный двор сочилась кровь, а рядом валялось раздавленное сапогом пенсне.

Странно, но от вида поверженного палача мне не стало легко.

«Вот, Яков Шабад, ты и отомстил», – подумал я устало, и вид его молодого распластанного по земле тела долго мучил меня в воспоминаниях.

Запомню твою фамилию, навсегда запомню.

Вот уж воистину: «Милости прошу, а не жертвы…»

Крым, благословенный и кровавый

Счастливо избежав расстрела в Пятигорске, я опять влился в ряды Белой армии. Деникин, не выдержав нападок Врангеля, обвинившего его в желании властвовать, заявив: «Мое дело – принести в Россию порядок. А потом будем сажать капусту», – отдал последний приказ, назначая Врангеля главкомом, и отбыл из России навсегда.

К этому времени Добровольческая армия была сосредоточена в Крыму, куда я перебрался после моего сказочного спасения из ЧеКа. Здесь было на удивление спокойно: армейские подразделения сильны и надежны, флот боеспособен, и англичане в помощи не отказывали.

Врангель обещал провести земельную реформу, но отвлекся на решение насущной задачи – создал контрразведку и ударил в спину красным, увязшим в Польше. На офицерских сходках мы обсуждали, как Петр Николаевич в белой черкеске¹⁷ на белом коне войдет в Белокаменную, и сами в это верили.

Небо над головой было безоблачным, фронт был далеко от нас, и я попросил разрешения посетить местные виноградники. Вполне возможно, что тут сохранились вина, которыми можно было бы снабдить армию. Армии не хватало средств, поэтому в разные концы отправлялись вояжеры – разузнать, где и на чем можно заработать, чтобы пополнить армейскую казну.

Кто знает, как бы все пошло-поехало в Крыму, отсидись барон на полуострове? Я – не знаю.

В Симферополе я планировал навестить завод близкого родственника, Алексея Ивановича Абрикосова¹⁸, чей сын был женат на моей сестре Глафире Петровне.

Компания А.И. Абрикосова наряду с фирмами «Эйнем» и «Сиу-Сиу» была одним из самых крупных в России производителей кондитерских изделий. Имела звание Поставщика Двора Его Императорского Величества.

Переработка крымских овощей на консервы давала меньше дохода, чем шоколад, однако была достаточно стабильным источником дохода. Томатную пасту А.И. Абрикосова, его компоты и соки в России знали хорошо. Однако завод Абрикосова разрушили красные. Ветер гулял в цехах. Никого из знакомых, к моему глубокому сожалению, я тут не встретил. И только виноградники Крыма, ухоженные, как и до войны, давали представление о том, каким был этот благословенный край раньше.

Инспектируя их с целью доклада барону Врангелю о перспективах винного дела в этом регионе, я посетил легендарный «Новый Свет». Это было уникальное место, удаленное от городского шума и суеты. Завод и особняк хозяина имел вид средневекового замка и был доступен только со стороны моря. Винные подвалы, выдолбленные в отвесных скалах, тянулись на несколько верст вдоль побережья. Их когда-то строили греки, и в этих подвалах хранились игристые вина.

В 1918 году здесь уже побывали мародеры Красной армии. Сделали обыск и обнаружили замурованный антиквариат. Там было старинное оружие, посуда, украшения, старинные головные уборы. Все это погрузили на подводы и увезли в Феодосию.