Смирновы. Водочный бизнес русских купцов

Царёв Александр

Напротив кабинета батюшки располагался кабинет директора завода – Николая Венедиктовича Смирнова, двоюродного брата отца, на котором много лет держалось наше производство. В другом крыле второго этажа размещались бухгалтеры, конторщики и счетоводы.

Третий этаж был царством семейного покоя и мира. Отец тут отдыхал от своих бесконечных дел, и здесь всяким деловым разговорам наступал конец.

Обычно он проводил вечера в гостиной в окружении детей и жены.

В доме у нас жило множество народу: родня, ведущие служащие, гувернантки, кухарки, горничные,

лакеи, сторожа, дворники – всего вместе с нами более сорока человек. Наш дом казался мне в детстве большим кораблем, храбро несущимся в неизвестность, и управлял им великолепный кормчий – мой батюшка.

Из окон третьего этажа открывался удивительный вид на соборы Кремля, колокольню Ивана Великого, Москворецкий и Чугунный мосты²², на величественные купола храма Василия Блаженного. А через канал напротив дома высилось Соловецкое подворье в Ендове.

Когда начинали бить к заутрене колокола, словно бы соревнуясь, кто лучше, чище и громче, – а били они, казалось, совсем рядом, только руку протяни, – меня охватывал удивительный восторг, смешанный с гордостью, словно бы я сам стою на колокольне, тяну тяжелые веревки!

Даже будучи на расстоянии от дома, я всегда отгадывал голоса «моих» колоколов: сию минуту бьет большой кремлевский, а вот это – наш, замоскворецкий!

И этот звон, и этот вид из окон нашего углового («угольного», как тогда говорили) дома мне часто снились в беженстве. А когда бухают колокола Свято-Николаевского храма, приглашая русских беженцев Ниццы на службу, я мыслями оказываюсь в Москве, в доме на Пятницкой, «у Чугуннаго моста».

Из тринадцати детей Петра Арсеньевича шестеро последних родились именно в доме на Пятницкой.

Я очень любил мою сестру Александру Петровну, мою соучастницу многих детских проказ и союзницу в играх. Ей фамилия «Смирнова» не подходила никаким образом. В ней никогда не было ни смирения, ни покорности, что всегда считалось добродетелями купеческих дочек.

Это был просто черт в юбке!

У нее был строптивый характер, мальчишеские замашки, и все это не могли скрыть ни ее хороший французский, ни начитанность, ни манеры, привитые ей матушкой. Все детство я делился с ней своими тайнами, и не было у меня друга лучше, чем сестра.

С возрастом ее характер не изменился. Она расцвела, мужчины теряли из-за нее головы. Ей было 17, когда она влюбилась в 47-летнего Мартемьяна Никаноровича Борисовского, представителя известной купеческой фамилии, к тому времени уже разорившейся.

Петр Арсеньевич, узнав о выборе своей любимой и непослушной дочери, был вне себя от ярости. Помимо того что мануфактурные предприятия Борисовских были под управлением кредиторской администрации, а значит, в любой момент могли уйти с молотка, так ведь и сам Мартемьян, этот Мотря, как его звал батюшка, – был женат! Правда, с женой он не жил, и все знали, как весело и бесшабашно проводит он время с цыганами в «Яре»²³ или в «Стрельне».

Еще будучи женатым, он предлагал Шурочке бежать с ним за границу тайком от родителей и тайно обвенчаться в Париже.

От

сестры я знал про эти планы и держал их, как мы и сговорились, в секрете.

Разорившись, Борисовский служил управляющим магазином знаменитой табачной фабрики Василия Николаевича Бостанжогло на Кузнецком мосту.

Батюшка приказал не подпускать его на пушечный выстрел к нашему дому на Пятницкой, а сестре запретил о нем даже думать.

Мотря страдал и частенько слонялся возле нашего дома в фиолетовых очках и в накладной бороде, чтобы его не узнали, и ждал, когда Шурочка выйдет на прогулку. Но родители строго охраняли от него свою дочь.

Однако она выкинула другой фортель – влюбилась в Бостанжогло и родила от него вне брака сына Вадима.

Слава Богу, ни батюшка, ни матушка этого уже не застали! Племянник мой родился 19 января 1900 года, когда их уже не стало.

Бостанжогло был не чета ветреному Мотре! Это был преуспевающий табачный фабрикант, да еще и ученый-орнитолог, организатор и руководитель множества экспедиций. Его коллекция птиц послужила началом создания отдела орнитологии Зоологического музея Московского университета.

Шурочка вскружила голову этому солидному человеку и, между прочим, примерному семьянину! Он был женат на младшей сестре режиссера Константина Станиславского²⁴ – Любови Сергеевне Алексеевой.

Брак его не распался даже с рождением незаконного отпрыска. Строгие порядки, установленные в купеческих семьях Алексеевых и Бостанжогло, не допускали расторжения браков.

Хочешь не хочешь, а терпи!

Василий Николаевич очень любил Вадима и при крещении дал ему свое отчество – Васильевич. А Шурочка, видя, что Бостанжогло не собирается на ней жениться, вернулась к Борисовскому, разбитое сердце которого страдало все эти годы. Он продолжал любить мою взбалмошную сестру и с радостью усыновил Вадима, дав ему свою фамилию.

Самого Бостанжогло большевики расстреляют в 1919 году без суда и следствия, когда придут на его фабрику искать золото.

Судьба моего племянника Вадима чрезвычайно интересна. Его образованию сестра и ее муж придавали очень большое значение, ему наняли уйму преподавателей – латыни, французского, древнегреческого, английского, немецкого языков.

Сестра, максималистка по характеру и твердая как камень в своих решениях, хотела воспитать своего отпрыска в лучших традициях нашей семьи и, кажется, немного перегибала с этим.

Процесс обучения сына она контролировала лично и зачастую – с ремнем в руках.

Я много раз ее увещевал:

– Шурочка, нехорошо ремнем воспитывать!

Она отвечала мне с хохотом:

– Сама знаю, что хорошо, что плохо, не учи меня, Владимир!

– Да уж! Если б батюшка так тебя воспитывал, ты б была другой!

– Какой – другой?

– Ну, как тебе сказать? Была б помягче с сыном. По-моему, ты его переутомляешь, – отвечаю я осторожно.

– Во-первых, не каркай! А во-вторых, ему это только на пользу! А потом – он отдыхает за скрипкой и фортепиано, Вадиму нравится играть!