Смирновы. Водочный бизнес русских купцов
Шрифт:
Часть I
Глава 1
Мытищинская водица
…Когда я решил открыть свое водочное производство в Курбевуа под Парижем, то, взвешивая все «за» и «против», все время думал о батюшке Петре Арсеньевиче, устремляя к нему мои мысли.
Каждый раз, берясь за что-то, я задавался вопросом: а как бы он сделал то-то и то-то?
Как бы организовал дело здесь, вдали от родных мест?
Как поступил бы в той или иной ситуации, с чего начал бы
И когда было особенно трудно, я, вновь и вновь вспоминая батюшку, проникался к нему необыкновенной симпатией и уважением. И не только как любящий сын, но и как деловой человек, пекущийся за результат того дела, которое я делал, которое знал и которое меня кормило.
Еще до моего рождения, в начале 70-х, батюшка начал укрупнять производство.
У сына крепостного крестьянина было какое-то не по-мужицки тонкое чутье на все, что касалось расширения и доходности семейного дела. Дела его шли неплохо, но его это не устраивало. Ему хотелось выйти на более высокий уровень, обеспечить делу больший размах.
Нанимая рабочих, он искал не просто специалистов, которым можно доверять и которые, понимая, чего, собственно, хочет Петр Арсеньевич, будут работать не за страх, а за совесть, а таких, которые могли предложить какую-нибудь новацию. Касалось ли это технического оснащения или новинок, не суть было важно. Главное – не стоять на месте и все время что-то искать, чего нет у других.
В те годы на заводе отца в помещении, арендованном у купца второй гильдии Шихобалова, трудилось всего девять человек, включая и самого хозяина.
Я часто пытался представить, как же выглядел первый завод батюшки, и по его описаниям знаю, что был он крошечный. Даже бочки со спиртом, который он покупал по сходной цене на ярмарке, приходилось держать под открытым небом. Тут же, во дворе, была печь для обжига березовых дров, откуда выбирали уголь для очистки водки. В дубовых бочках сюда завозили воду из Мытищ, которую батюшка всегда пробовал сам, доверяя только своему вкусу.
Я мысленно представлял много раз эту картину: вот он, молодой, стройный, возвышающийся над рабочими, столпившимися рядом, одетый по последней купеческой моде в длинный сюртук, опускает в бочку большой медный ковш и подносит его ко рту. Вода стекает струйками по его усам и бороде, но он не пьет воду, а смакует ее долго-долго, держа на языке, а стоящие рядом мытищинские водовозы затаив дыхание ждут приговора.
«Хороша мытищинская!» – говорит батюшка, с высоты своего роста оглядывая весело толпящихся вокруг.
И те, выдохнув с облегчением, начинают шуметь, радостно переговариваться, бить друг друга по рукам.
Вот тоже дело, казалось бы, вода, но сколько раз нарывались мытищинские водовозы на его суровую отповедь, когда он круто заворачивал их назад с их бочками, если не угождали с качеством воды. Сперва думали, что дурит хозяин, что по вредности их мытарит, – другому купцу, что водкой промышляет, завезешь бочку-другую-третью, так тот даже и не взглянет в их сторону: привезли, и ладно. Кивнет приказчику: «Заплати водовозам!» – и дело с концом. А этот как репей: откуда брали водицу, когда, да какие бочки, да чем черпали, да сколько везли по времени?
Когда поняли, что мужик основательный, потому как пояснил, что хорошая вода
Такой был характер у моего отца. Умело пробуждал он в людях деловую сметку.
Это уже потом, когда и я, достигнув известного возраста, войду в директорат семейного дела, в пейзаж Москва-реки впишутся наши длиннющие баржи с надписью на огромных емкостях: «Лучшая вода для Смирновской водки» – промышленные объемы производства наших изделий потребовали ее фантастических объемов. А когда зарождалось отцовское дело, все умещалось на подводах – и спирт ими возили, и воду, и березовые поленья для обжига.
Подвод, строго говоря, требовалось много. До 150 в день!
В 60-х штат сотрудников Петра Арсеньевича стал расти. Уже было двадцать пять человек, потом семьдесят. В 1867 году он купил угловой дом в два этажа по Пятницкой улице и Овчинниковской набережной, как тогда писали – «у Чугуннаго моста».
В 1871 году свой завод из дома Шихобалова он перевел на Овчинниковскую набережную, в дом № 6, и вскоре количество его работников выросло до сотни.
Дом на Пятницкой батюшка купил у нашей дальней родственницы, вдовы купца Морковкина. Это был удивительный дом, и я о нем храню в беженстве самые лучшие воспоминания!
Когда батюшка покупал его, дом, конечно, не имел того гордого вида, который он обрел после вселения туда смирновской семьи. Был он обветшалый, что не удивляло, так как его строили еще в середине XVIII века.
За это время сменилось в нем много владельцев. Был там когда-то постоялый двор, потом дом много раз перестраивали хозяева, ориентируясь на свои вкусы. Дом был очень просторный, в нем был обширный двор, многочисленные пристройки и, что было немаловажно для батюшки, глубокие сухие подвалы со сводчатым потолком, – как раз под склад вин!
Морковкины торговали когда-то овощами и табачными изделиями, у них тут были и лавки, и магазин, и конторы. Все – под рукой!
Со всех сторон это было для батюшкиного дела удачное приобретение! Кто-то сочинил, что дом принадлежал некоему таинственному графу, имени которого никто не помнил, и якобы о нем, там проживавшем, написал Лермонтов:
Давно когда-то за Москвой-рекой,
На Пятницкой, у самого канала,
Заросшего негодною травой,
Был дом угольный:
Жизнь тогда играла
Меж стен высоких…
Потом батюшка надстроит третий этаж, и дом наш станет настоящим дворцом в классическом стиле. Первый этаж займет магазин, на втором будет большая зала для приемов, кабинет батюшки.
Кабинет был обставлен очень богато. На стенах висели картины, мебель была из карельской березы. Огромный письменный стол был специально заказан в Германии.