Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Вирта Николай Евгеньевич

— Парни балуются, — взволнованно бросил Иван Павлович: ему почудилось, что насчет попа кричал Николай. — Гнать их надо.

— Ежели кто еще такое заорет, — пригрозил Данила Наумович, — я велю гнать молокососов со сходки! Ишь, чего выдумали, с-суккины… — Данила Наумович опять обратился к народу. — Храм нам, старики, как ни крутись, строить придется.

— Знамо дело, — прошамкал с крыльца старик Поликарп Зорин — самый богатый человек в селе. — Тяжко, а придется.

— А я, старики, жертвую на новую церкву пятьдесят целковых

и кланяюсь вам — прошу приговорить строиться. — Акулинин низко склонился перед миром, опираясь на палку. — Так как же? Приговорим, что ли? А к следующей сходке батюшка сделает выкладку насчет денег, которые, стало быть, с мира пойдут, а которые подаянием соберем… Господин земский сказал, что этому делу окажет полное свое содействие.

Мир опять зашумел.

— Стой, старики, не все сказано, — остановил Данила Наумович толпу. — Батюшка велел сказать вам: желает он, чтобы Луку Лукича мы произвели в строители новой церкви, доверили бы, стало быть, ему, Луке Лукичу, построечные деньги и все такое прочее.

— Приговорить! — понеслось отовсюду.

Тут к столу протиснулась Ольга Михайловна. Народ замолк: учительницу никогда не видели на сходках.

— Господин староста, — робко сказала Ольга Михайловна. — Я хочу, господин староста…

— Не желаем! — выкрикнули из толпы, впрочем, не очень уверенно.

— Почему не желаете? — Андрей Андреевич вышел в центр круга. Что же вы за азиаты, ежели не желаете послушать человека, который ваших же ребят обучает уму-разуму?

— Желаем! — закричало несколько голосов.

— Спасибо, — сказала Ольга Михайловна. — Значит, можно говорить?

— Говори, барышня! — солидно разрешил Данила Наумович.

— Я прошу мир подумать о нашей школе, — заторопилась Ольга Михайловна, боясь, что ее не дослушают. — Наша школа хуже хлева…

— И той довольно!

— Нет, подождите, не перебивайте меня. Я понимаю, что, церковь, новая церковь Дворикам нужна, в старой служить нельзя. Но и в старой школе нельзя больше учить детей. Из окон дует, полы дырявые, крыша — одни прорехи…

— Хорошая учительница везде выучит, — вставил старик Зорин, и народ опять загалдел.

— Братцы, послушайте! — закричал Андрей Андреевич. — Да помолчите, не разорвать же мне из-за вас глотку!

Шум впереди стих, утихло и позади.

— Стой, братцы! — пошутил Зорин. — Козел сейчас «бэ-э!» скажет.

Народ долго смеялся.

— Да, и скажу «бэ-э!», — сердито проговорил Андрей Андреевич. Ну, посмейтесь еще… Ну, кто гроша хочет — посмейтесь!

— Обманешь, подлец, нет у тебя гроша! — крикнул Петр.

— Барышня учительница у нас добрая, приветливая и говорит дело. Верно, не школа у нас, а скотский загон. Э-эх вы, народы! — Это сказал Фрол. — Темные вы, невежественные! И не спорьте со мной.

— Школу мы строить не в силах, ты нас, Фрол, на то не уговаривай, — прошамкал старик Зорин.

— Верно! Где взять капиталы?

—

И то в долгах, как в репьях!

— Барышня, — сказал Данила Наумович, — миру школу не поднять, барышня! То ему не под силу.

— Вы бы, Ольга Михайловна, шли домой, — поддакнул Иван Павлович. — Нынче народу не до того. Завтра загляните к самостоятельным мужикам, скажем, ко мне, к Туголукову или Акулининым, — они все сообразят с умом… А народ — чего он понимает? Ежели, скажем, в кабак — это он с превеликим, то есть, удовольствием.

— Кабак-то ведь твой, — вставил Сергей. — Тебе от него удовольствие!

— Отцы! — снова начал Андрей Андреевич. — Вы слышали, что этот мироед сказал? Вы слышали, как он нас перед учительницей срамил? Народ, мол, только кабацкое дело знает. Вы бы, говорит, шли к самостоятельным, они бы вам школу соорудили. Кабак, мол, соорудили и школу соорудят. Народ, да что же это такое, а? Или мы с вами не самостоятельные? Или только ему, живоглоту, школу по силам строить и медаль за то на брюхо вывесить, а нам нет? Братцы, или в самом деле весь мир на мироедах держится? Неужто у нас ума не хватает, чтобы поднять школу? А вы слышали, что этот живодер, всех нас сей момент в пьяницы определивший, что он у земского землю в ренду взял?

Стало так тихо, что Никита Семенович проснулся и с недоумением осмотрелся вокруг. Потом люди разом бросились к крыльцу, десятки рук протянулись к Ивану Павловичу.

Лавочник истошно завизжал.

— Стой, братцы! — гаркнул Никита Семенович и, подняв кнут, с которым никогда не расставался, щелкнул над бушующей толпой.

Народ отхлынул от крыльца, где солидно переговаривались «нахалы».

— Правильно, Микита! — крикнул Петр. — Рано за него взялись. Это дело по порядку надо решать.

Кто-то из задних рядов сказал:

— Кончай насчет школы! Давай насчет земли.

— Братцы! — Андрей Андреевич взобрался на бревна. — Препоручите мне школу строить, ежели желаете, чтоб у нас было не хуже чем у людей. Не у одних «нахалов» мозги имеются.

— Приговорить! — раздались голоса. — Желаем! Назначить его! Только денег не дадим.

— И леса у нас нет, — вставил Зорин.

— Пиши, писарь, — распорядился Данила Наумович. — Приговорено сходкой школу выстроить, денег и леса от мира не давать, а препоручить Андрею Андреевичу, чтоб выкрутился, как знает.

— Теперь насчет земли! — закричали вокруг.

— Погодите, братцы, о земле мы основательно поговорим, то разговор большой. — Андрей Андреевич рассмеялся от избытка чувств. — Еще кланяется вам, старики, один человек и просит у вас милости.

— Кто таков? — выпятив пузо, спросил Туголуков.

— Пастух наш Илюха Чоба, как вам, старики, ведомо, женился.

Раздался хохот.

— А чего же ему теперь от нас надо?

— Вот окаянный народ! — взбеленился Андрей Андреевич. — Я вас, иродов, слушал, послушайте и вы меня.