Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Вирта Николай Евгеньевич

Волосов кое-как укрепил стол (ямщик оторвал от него ножку) и написал приговор сходки.

— Мир, да чего же это вы? — задыхаясь, просипел Данила Наумович, снова появившийся на сходке: он помог Улусову выбраться из болота и отправил его домой.

— Не слушать старосту! — крикнул Андрей Андреевич.

— Эх, молодо-зелено! — сокрушался Данила Наумович. — Земский-то сам не в себе. «Сожгу село!» — грозит.

— Ежели ты, Данилка, еще что скажешь — и тебя в лужу, понял? — Никита Семенович погрозил старосте кнутом. — Запрягай лошадей, старики, выезжай

в поле. Будем пахать. Авось наша возьмет.

— Братцы, старики, да вы ополоумели, что ли? — Данила Наумович побелел от страха. — Да ведь он на нас своих холуев выпустит. Избави бог от крови! Меня-то хоть пожалейте, мужики.

— Молчи, староста! — цыкнул на него Андрей Андреевич. — Что мир порядил, то бог рассудил. А чтобы начальство на ком-нибудь одном не отыгралось, подписывайся, мужики, под приговором. Эй, писарь, давай приговор, к нему руки приложат.

Народ хлынул к столу. Крестясь и вздыхая, люди выводили свои подписи или ставили кресты.

Между тем Никита Семенович ходил от избы к избе, щелкая кнутом, и орал:

— Эй, хозяева! Запряга-а-ай лошадей! В поле, в поле! Улусовскую землю паха-а-ать! Запря-а-агай!..

Глава четвертая

1

Дивные дела творились в Двориках!

Никогда село не было таким оживленным, как в этот весенний день. Приговор о запашке улусовской земли и слухи о предстоящем Полевом Суде стали известны в каждом дворе сейчас же после сходки. Все побросали дела и вышли на улицу. Около каждой избы шумно обсуждались события.

Мужики, возвращающиеся со сходки, чувствовали себя героями, шествовали вдоль порядка медленно, важно, не смотря по сторонам, лишь изредка приподнимая картузы, чтобы поклониться встречному человеку.

— Эка испужался земский, — говорил Фрол какому-то бородачу. — Аж руки затряслись, когда закон увидал.

— Понятное дело, Фрол Петрович, — отзывался бородач. — Им, мол, не все законы казать надо. Оно хоть и царем писано, да не про нас, сиволапых.

— Вона что пошло, а? Законы от нас прятать начали!

— А что! Ведь схоронили царев указ насчет большой воли и земли.

— Бары друг за друга во как стоят.

— Андрей болтал, будто и в сенате одни бары. А царь, мол, о том сенатском определении и знать-то не знает.

— Ну?

— Ей-богу! Этот сенат, слышь, вроде стенки перед царем… Тоже барами придумано, чтобы до него наш голос не доходил.

— Ну и мошенство, Фрол Петрович, а?

— Теперь и мужикам одна линия — стенкой держаться. Стенкой, стенкой, и не спорь со мной.

— А наш-то Андрей каков, как это он округ земского прыгал, как это он ему рогами то сюда, то туда! Герой, что и говорить!

Мужики солидно посмеивались.

Молодые крестьяне шли толпами, громко разговаривая и размахивая руками: они были еще во власти того подъема, который создается при дружных совместных действиях, направленных к ясной цели.

Церковный сторож Степан, воспользовавшись отсутствием Викентия, забрался после

обеда на колокольню и начал вызванивать что-то похожее на «барыню». За обедом Степан выпил, так разошелся, что люди недоумевали: откуда в селе появился эдакий звонарь? А Степан, в течение многих лет тайком подбиравший на колоколах «барыню» и наконец-то дорвавшийся до заветного, с наслаждением жарил во всю ивановскую, приплясывая, выделывая ногами необыкновенные кренделя, а колокола и колокольчики, привыкшие к благопристойному трезвону, на этот раз были так говорливы, так заливчаты, так заразительно веселы, так им понравилась «барыня», что всем казалось, будто бы и сама колоколенка пошла в пляс под разухабистый трезвон.

Их-эх, ходи хата, ходи печь, Хозяину негде лечь!

Скоро все лошади, оказавшиеся в селе, были запряжены в сохи и плуги. В нахаловских дворах, хозяева которых отказались участвовать в запашке, лошадей взяли силой.

Пока мужики налаживали сохи и плужки, бабы и девки вплетали в гривы лошадей ленты и цветные тряпки, а к хомутам прикрепляли свежую зелень.

В селе стоял неумолчный гул от хмельного колокольного звона, от говора по-праздничному разодетого люда, от ржания лошадей…

2

Когда все лошади были приведены на площадь перед церковью, на паперти появился Флегонт: Сергей после сходки прибежал к нему на кладбище и все рассказал.

Напрасно он отговаривал Флегонта.

— Донесут? Никто не донесет. Да и то сказать, должен же я показать народу, что умею не только турусы на колесах разводить, но и сообща со всеми в мирском деле быть.

Задами они пробрались к церкви. Когда люди увидели Флегонта, отовсюду понеслись крики:

— Здорово, Флегонт, здорово, милый! Гляди, какой детинушка образовался. Откуда теперь?

Флегонт снял картуз. Все замолчали.

— Мир, — сказал он, — отцы! — И трижды склонил голову перед толпой. — Здравствуйте, братцы. Уж вот как я радуюсь, что вновь с вами свиделся, да еще в такой светлый день.

Толпа приветливо загудела.

— Откуда ты к нам, Лукич? — спросил кто-то из толпы.

— Издалека, старики, из далеких краев, от умных людей. Хотят они народу добра и правды. От них вам принес поклон. Доносчиков тут, полагаю, нет, а потому начну прямо: о том, что вы нынче порешили, узнают во всех концах русской земли. А узнав, то же сделают.

— Стало быть, умно, Лукич, а? — спросил Никита Семенович.

— Тому, кто это задумал, великая честь от всего народа. Тут так надо думать, отцы: хозяева земли только вы. Запашете вы улусовскую землю — тем докажете, что, кроме вас, над землей хозяев на Руси нет. Если даже после того землю отберут, все равно права на нее вы заявили перед всем миром, и рано или поздно права эти перейдут к вам. Так что пашите ее, как добрые хозяева, а там посмотрим, чья возьмет.

— Хорошо сказал. Верно сказал! — закричали в толпе.