Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках
Шрифт:
Пантомал
Нет на свете хороших хозяев — это известно всякому.Но я доподлинно убедился, что самый скверный – это мой.Человек-то он безвредный, только рохля и ворчун.Если, положим, что-то в доме пропало, он так и сыплет проклятиями, словно это неведомо какое преступление.Если вдруг обман заметит — без перерыву кричит и ругается, да как!Если кто-нибудь толкнет в огонь стул, или стол, или кровать,как это бывает при нашей спешке, — он и на это плачется.Если крыша протекает,если двери сбиты с петель — он скликает весь дом, обо всем допрашивает, — разве ж такого можно стерпеть?Все расходы, все расчеты записывает собственной рукой,и если в чем не отчитаешься, то деньги требует назад.А уж в дороге до чего он несговорчив и невыносим!Выехать надо до рассвета; мы себе пьянствуем, потом спим; а он и на это уж сердит!А потом, за пьянством и сном, пойдут другие поводы:в толпе толкотня, мулов не сыскать, погонщиков след простыл,упряжка не слажена, сбруя наизнанку, возница на ногах не стоит, —а он, словно сроду никогда не ездил, все это ставит нам в вину!Когда так бывает у другого, то немножко терпения — и все постепенно наладится. А у Кверола наоборот:за одной бедой он ищет другую, придиркой за придирку цепляется;не хочет ехать с пустой коляской или с больной лошадью и все кричит: «Почему ты мне раньше об этом не сказал!» —словно сам не мог заметить. Вот уж самодур так самодур!А если заметит какую оплошность, то скрывает и молчит,и только тогда затевает ссору, когда и сослаться не на что,когда уж не отговоришься: «Так и я хотел сделать, так и я хотел сказать».А когда наконец потаскаемся туда-сюда, то надо еще и вернуться в срок.И вот вам еще одна повадкаCURIOSA
Это перевод пародии. Пародии переводятся редко: чтобы они правильно воспринимались, нужно было бы сперва перевести все пародируемые произведения. Без этого культурного фона они ощущаются не как пародии, а как самостоятельные комические (или даже не комические) произведения. Так сочинения Козьмы Пруткова для современников были пародиями, а для потомков – поэзией абсурда. А. Э. Хаусмен был крупным поэтом и еще более крупным филологом-классиком. У пародии Хаусмена два адреса: первый – Эсхил, его любимый драматург, второй – учебные переводы: буквальные, естественно рождающиеся при всяком школьном чтении трудного автора на малознакомом языке. Поколение спустя эти же «профессорские переводы» дали Э. Паунду толчок для его Проперция. Сюжет «Отрывка» – из мифа об Алкмеоне, который мстит своей матери Эрифиле за то, что она когда-то погубила его отца: точь-в-точь, как в мифе об Оресте и Клитемнестре. В 90 строчек вмещены диалог, хор и развязка. В диалоге выставлены напоказ все натяжки однострочных реплик стихомифии, в хоре – и банальность философии, и неуместность мифа, в развязке – противоестественность трагического действия за сценой и неподвижного обсуждения на сцене. Первая строчка копирует первую строчку «Антигоны» Софокла с ее синекдохой «О любимейшая голова Исмены…», дальше с таким же буквалистическим щегольством копируются и метонимия «дождливый Зевс», и метафора «сестра грязи», и гендиадис «стопами и поспешностью», и гистеросис «сдержу бессловесный язык». Когда в 1959 году отмечалось столетие Хаусмена, английские античники перевели этот «Отрывок» точными греческими стихами: получилось очень торжественно и совсем не смешно. Студент Хаусмен писал для своих товарищей, читавших Эсхила по-гречески, мне переводить приходилось для тех, кто читает Эсхила в русских переводах, поэтому у пародии оказалось не два, а три адреса: сюжетные натяжки в ней – от Эсхила, ритмическая вычурность (особенно в хорах) – от Вяч. Иванова, буквализмы и прозаизмы – от учебного перевода.
А. Э. ХАУСМЕН
Отрывок из греческой трагедии
Алкмеон, Хор
X. – О ты, прекраснокожанообутаяГлава пришельца! Как, какие поиски,Кого, зачем, отколь тебя доставилиВ пределы наши славносоловьиные?Я, вопрошая, жажду услыхать ответ, —Но ежели случишься ты и глух и немИ не поймешь ни слова из речей моих,То возвести об этом мановением.А. – Я беотийской тек сюда дорогою.X. – На веслах ног или под гривой паруса?А. – Сгибая в такт чету моих конечностей.X. – Под омраченным Зевсом или солнечным?А. – Не грязью блещет обувь, но сестрой ее.X. – Узнать твое мне имя будет радостно.А. – Не каждому даруется желанное.X. – Во что, скажи, разит твое присутствие?А. – Язык пастуший, спрошенный, поведал мне…X. – О чем? Того не знаю, что не сказано.А. – И не узнаешь, если перебьешь опять.X. – Вещай: сдержу я речь мою безмолвную!А. – …Что дом сей – Эрифилы, а не чей-нибудь.X. – Не посрамил он горла мерзкой ложию.А. – Войду ль в чертог, раскрыв перед собою дверь?X. – Ступи на сей порог стопой удачливой!И, о мой сын, во-первых, помни: добрым будь,А во-вторых, о сын мой, помни: злым не будь,Затем, что это лучше, чем обратное.А. – Гряду в сей дом стопами и поспешностью!Хор
с. В тяжком пытаньиИз плохо переваренных умом дум Трудно рождалось слово; Взвесив его стократно,Я смог наконец, все рассудив, решить так: ЖИЗНЬ НЕНАДЕЖНА!Эту высокую истину я начертал На размыслительном воске Невосковых скрижалей,И не пером ее запечатлев!Я повторяю: В ЖИЗНИ, говорю я, ЕСТЬ НЕНАДЕЖНОСТЬ!Не полеты вещающих крыл Раскрыли мне тайну,Не дельфийский треножник ее изрыгнул, Ни Додона:Своим умом, утробою своей До всего дошел я.а. Надо ли вспомнитьО той, кого любил отец богов, Зевс, — Той, кому злые боги В странной заботе далиДве пары копыт, пару рогов и один хвост, — Дар нежеланный! —И отослали в далекие страны затем, Чтобы она училась, Как пережевывать жвачку.И вот, в зеленых аргосских поляхОна, бродя по травке и крапиве, Ими кормилась!Пусть питательна эта еда, Но мне не по вкусу!Пусть Киприда не выберет троном своим Мою печень!Зачем я вспомнил Ио? почему? Хоть убей, не знаю.э. Но вещее сердце моеУже заводит самоНапев, не зовущий в пляс;Но вот предстает дворецОбоим моим глазам(Вот правый, и левый вот) —Бойнею, так сказать,Где столькоГолос Эрифилы, Хор
Э. – О! челюсть топора в меня вгрызается,Язвя меня не в шутку, а доподлинно.X. – Мне кажется, я слышу из покоев крик,Несхожий с криком тех, кто скачет в радости.Э. – Ах! он опять хватил меня по черепу:Никак меня убить он хочет до смерти.X. – Пусть не винят меня в поспешномыслии,Но я скажу: кому-то там невесело.Э. – О! о! еще удар доводит счет до трех,Хотя об этом вовсе не просила я.X. – Коль это так – твое здоровье бедственно,Зато непогрешима арифметика.ДЕЦИМ МАГН АВСОНИЙ
Молитва ропалическая 5
Ропалические стихи – это эксперимент в метрике. Так назывались гексаметры, состоящие последовательно из 1-, 2-, 3-, 4- и 5-сложного слова. Одна такая строчка случайно нашлась у Гомера, была замечена, получила название (от – палица, утолщающаяся к концу) и стала примером для подражаний. Поэт Авсоний, воспитатель римского императора Грациана, был консулом в 379 году и написал по этому случаю три стихотворные молитвы; одна из них – «ропалическая». Изощренная трудность формы нимало не мешает серьезности содержания.
5
Перевод «Ропалической молитвы» Авсония в настоящем издании см.: т. II, с. 729–730. – Прим. А. Устинова.
Собственно, начать этот раздел следовало бы с экспериментов в графике – с фигурных стихов. По-латыни их писал – поколением раньше Авсония – поэт Порфирий Оптатиан; гексаметрические строки равной длины, буква в букву, по вертикальным началам их – акростихи, по вертикальным концам – телестихи, а по серединам сложными зигзагами змеятся месостихи, и все они тоже представляют собой гексаметрические строки. Но перевести такую конструкцию у меня не хватило способности.
Послание двуязычное
Макаронические стихи – это эксперимент в лексике: стихи, написанные на смеси двух (редко больше) языков. В новоевропейской поэзии это обычно латинские гексаметры со вставками итальянских, французских и проч. слов, склоняемых и спрягаемых на латинский лад («лопата у него – лопатус, баба – бабус»): комический псевдолатинский язык, как будто латынь – это мука в макаронах, а народные языки – это сыр и масло, к ней примешанные. Сочиняться они стали в Италии в конце XV века, а образцом были вот эти стихи Авсония – латинские гексаметры, в которых греческие слова обросли латинскими суффиксами и флексиями. Авсоний писал их на старости лет, обращаясь к товарищу по риторской профессии и соседу по «сантонским полям» в южной Галлии; заключительные стихи – цитата из Горация, «Оды», II, 3, 15–16, один стих в подлинном виде, другой в греческом переводе.
Я, элладической Музы причастник и римской Камены,Шлю на диглотте 6 привет, Авсоний, Аксию Павлу. Как я неладно живу! Обольщаясь пустою эльпидой 7 ,Можно ли педзы 8 шутить, старея из гемара в гемар? 9 Здесь, в сантонских полях, где царит аксенический криос 10 ,Я, тромерос 11 , брожу и дрожу, цепенея талантом,Для нежноплокамных 12 став Пиерид плохим ферапонтом 13 .Педы 14 сковал мне мороз, одонты 15 скрежещут от стужи,Гея 16 покрыта хионом 17 , не пышет гестия 18 жаром,Ригос 19 вдвойне холодней из-за песен холодных аэдов 20 . Янус, однако, раскрыл календарь; и вот в новогодьеЯ эпистолию шлю стихотворную филосу 21 Павлу.Вы, кого родила Мнемосина в своей диадеме,Девять речистых адельф 22 в венках из чистейшего крина 23 ,Одушевите мне френ 24 шутоватой комической одойИ над челом раскиньте моим триумфальные птеры 25 ;Ясный фаос 26 просияйте певцу в его скейскую 27 душу,На миксобарбарский лад 28 сгармонируйте к логосу логос! 29 Если бы Аксия Павла, наследника этой же хоры 30 ,Я обошел бы стихом, то подверг бы себя немесиде 31 .Он мне во всем гемиох 32 : оценить и австеры 33 , и педзыВ нашей словесной палестре 34 сумеет он лучше любого.Ныне же он эремитом 35 живет в отдаленной Кребенне,Где ни стафилы 36 не зреют, ни лесха 37 ему не услада,Ни в диалоге беседника нет, ни в симпосии хмеля:С милою Музой сам-друг он ропщет на праздную схолу 38 . Полно, Павел, мой друг! довольно мы вынесли понов 39 ,На агоре 40 разбирая дела и на кафедрах сидяПред непослушной толпой неанисков 41 ; а много ли толку?Между тем иссыхает в артериях юная гема 42 ,Нас уже можно геронтами 43 звать, затуманился опсис 44 ,Меньше и меньше в суме статеров 45 на разные траты:Ведь человек апаламный 46 с трудом залучит себе кердос 47 —Трудно деньгу наживать при клиническом 48 образе жизни.Будем, однако, мой друг, благодушны: не станем порочитьМойру – и Лета сокроет от нас и пению 49 , и поны.Ну а панкаллистон – лучше всего! – что при нас неотлучныСпутницы-Музы и с винным кратером, и с винным фиалом 50 —В дружном их фиасе 51 ты обретешь утешенье от скорби.Здесь же будут дары и Деметры Аглаокарпы 52 ,Вкусный кабаний креат 53 и винные чаши, в которыхПенится нектарный ойн 54 , сколько любо усталой кардии 55 .Так гедонически мы и продлим эйс полла наши эте 56 , Покуда силы есть, и Парок Нэмата порфиреа плэкетай 57 .6
На двуязычьи.
7
Надеждой.
8
Шутки.
9
Изо дня в день.
10
Негостеприимный холод.
11
Трепетный.
12
Нежнолоконных.
13
Слугой.
14
Ноги.
15
Зубы.
16
Земля.
17
Снегом.
18
Очаг.
19
Стужа.
20
Певцов.
21
Другу.
22
Сестер.
23
Лилий.
24
Дух.
25
Крылья.
26
Свет.
27
Темную.
28
Полуварварский.
29
К слову слово.
30
Земли.
31
Возмездию.
32
Дольщик.
33
Серьезные речи.
34
Школе борьбы.
35
Отшельником.
36
Виноградные гроздья.
37
Беседа.
38
Досуг.
39
Трудов.
40
Судебной площади.
41
Подростков.
42
Кровь.
43
Стариками.
44
Зрение.
45
Монет.
46
Беззаботный.
47
Прибыль.
48
Лежачем.
49
Бедность.
50
Чашами для смешивания вина и для питья вина.
51
Круге.
52
Прекрасноплодной.
53
Мясо.
54
Вино.
55
Сердцу.
56
Нашу жизнь на многие лета.
57
Прядутся пурпурные нити.
Свадебный центон
Центон – это эксперимент в семантике: стихотворение, целиком составленное из стихов и полустиший, извлеченных из классической поэзии (cento – лоскутное одеяло). Это совершенный образец того, что теперь называется поэтикой подтекстов. Его художественный эффект – в том, что каждый словесный «лоскут» воспринимается одновременно в двух контекстах: первоначальном и новом. «Свадебный центон» Авсония (368 год) – первый большой центон в европейской поэзии. При императорском дворе праздновалась чья-то свадьба, император Валентиниан написал стихи на этот случай и предложил Авсонию сделать то же. Написать лучше императора было опасно, а написать хуже – вероятно, очень трудно. Авсоний вышел из положения, написав ответное стихотворение не своими словами, а вергилиевскими – смонтировав его из стихов и, чаще, полустиший «Буколик», «Георгии» и «Энеиды». Это было особенно эффектно, потому что Вергилий слыл целомудреннейшим поэтом, а свадебные стихи должны были быть непристойными. При переводе приходилось сопровождать каждый стих Авсония несколькими стихами Вергилия; по возможности использовались фрагменты существующих переводов Вергилия (А. Фета, В. Соловьева, В. Брюсова, С. Соловьева, С. Ошерова, С. Шервинского), но реже, чем хотелось бы: никто не переводил нужные строки слово в слово и полустишие в полустишие. Из восьми частей авсониевского центона здесь приводятся две первые и последняя.