Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное
Шрифт:
Слышу, шорох за дверью. Открываю. Дядя Жора, засовывает мой резиновый сапог в свою сумку, второй уже «затарен» (они стояли у порога). В оправдание прогундосил:
– Спрятать хотел. А стал бы ты искать… магарыч с тебя потребовал бы!
Как-то я обронил, что вот с моим членским билетом Союза журналистов СССР (еще при старой жизни) можно бесплатно ходить на концерты, футбольные матчи. И иметь еще кое-какие блага, удобства. Дядя Жора не помедлил «ловким движением руки» прикарманить «корочку».
Бывая у него в жарко натопленной избе, я снимал пиджак. Он услужливо
– Дядя Жора, одолжи на минутку расческу, а то кудри разлохматились!
Дает расческу – тоже моя! Потребовалась мне ручка. Дает ручку – без труда угадываю «кровную». В мое пребывание у него в разное время он тайком извлекал из карманов все содержимое. Даже носовые платочки.
Для него ничего не составляло в базарный день «прогуляться» по продуктовым рядам – что-то выпросить, что-то украсть. Домой возвращался с грязно- бурой полотняной сумкой (он ее называл кормилицей!), доверху набитой мясом, творогом, рыбой, яблоками. Без зазрения совести мог к кому-либо напроситься в гости, с порога скулил, что трое суток не ел и от слабости качает. Хозяева сажали его за стол.
Поражало до омерзения… Вот я с кем-то рассорился, разругался, разбежались по сторонам, как тут же дядя Жора сходится, сближается с тем человеком, завязывает дружбу, «активно» общается с ним. Будь это кто-то из пишущей братии или кто-то из любой другой среды. А с глазу на глаз со мной старик лебезил, льстил.
«Нередко у него дома собираются подзаборные алкаши, потаскухи. И он им, приободрившись самогоном, городит о тебе всякую чушь, что ты соришь деньгами, как заправский богач. Хреновая для тебя эта реклама, опасная, ведь те же путаны по своей бродяжной жизни связаны с отпетыми мерзавцами, готовыми и за десятку кого угодно отправить к праотцам. Обидно, что возведение тебя в ранг богача практически ничем не обосновано. Вся-то соль в твоей чистой любви к простолюдинам», – поделился своим мнением Е. С.
После нападения на меня двух вооруженных бандитов дядя Жора не показывался долгое время. Случайно встретились, он притворно затянул «заупокойную»:
– Да как же так?! Да кто ж они, эти паршивцы? Вот до чего дожились – в родном доме могут запросто укокошить! Я, Алексеич, теперича хожу с колотушкой, чтоб обороняться…
Для «наглядной убедительности» он потряс полотняной замызганной сумкой с тяжелым предметом. И продолжил «откровение»:
– А на меня тоже надысь сосед Хитрый… Сигарету мне дал взаймы, а я запамятовал. Он и накинулся! Правда, до потасовки, как у тебя, не дошло! Лишь поругались!
С нескрываемым сожалением пропел:
– Неопытные были… – и… выдал свое причастие к грабительскому мероприятию (дал наводку!): – Здорово ты их отделал, разукрасил! У тебя вон какие кулаки! Я и сам их боюсь!
Старый пакостник по-лисьи улыбнулся
…Голова и туловище дяди Жоры находились на верхней площадке крыльца, а голые раскоряченные ноги доставали до земли черными пятками и был на виду его пенис. Опорный столб запачкан кровью, видимо, он, уже смертельно раненный, цеплялся за него руками, намереваясь войти в избу. Лужа крови в воротцах и далее темно-бурые пятна на солончаково-твердой стежке, ведущей по картофельной ботве к раскидистой яблоне. В углу, в сумрачном терновнике отстраненно-весело, балалаечно линдикала неведомая птаха. Во дворе угадывались следы ночной борьбы: скрученные кулижки гусинки, у завалинки сломанный подсолнух, опрокинутый умывальник, рядом с ним топор. В чулане, в комнате разбросаны вещи, книги, рукописи.
В открытую калитку любопытные людишки, как на невидаль, таращились на полуобнаженного мертвого старика, о чем-то перешептывались, ухмылялись, пожимали плечами, качали головой. Милиционер, поставленный час назад при обнаружении трупа (почтальонка принесла пенсию, увидела окровавленного, бездыханно распростертого на крыльце хозяина, сообщила по 02) присматривать за порядком до появления следователя, топтался возле пустой собачьей будки, покуривал, не обращая внимания на зевак, не прогоняя толпу, пропуская мимо ушей обрывчатые смешки, фразы, будто выхваченные из похабного анекдота.
Ввиду того, что врач-судмедэксперт спился и не работал, покойника на медицинскую экспертизу отправили в соседний район. А привезли обратно только через двое суток. День клонился к ночи. Наглухо забитый крышкой гроб некоторое время постоял у двора. Потом его задвинули в кузов грузовика. Поехали. На кладбище без малейшей задержки опустили в могилу. Закопали проворно. Воткнули жиденький крест. Без надписи, кто похоронен, без указания года рождения и кончины. Мужик с тонкими усиками (под блатного певца Сукачева) плашмя лопатой похлопал по гребню холмика, озорно бросил:
– Теперь, дядя Жора, не будешь соблазнять молодых девочек! Отдыхай!
Все, кто присутствовал на погребальной церемонии (человек пятнадцать) рассмеялись. И в приподнятом настроении отправились в кафе на поминки.
После двух-трех стопок мужик с усиками (очевидно, ему подумалось, что коль его шутка на кладбище всем понравилась, можно продолжить в том же духе), не вставая с места, громко произнес:
– Отменные стихи! Отменные! Всю дорогу я читал его книжку, пока ехали до Жирновска!
На этот раз на его слова никто не среагировал, все были заняты поглощением горячих котлет с картофельным гарниром. Рядом с «Сукачевым» мужик постарше, попроще на вид, бесцеремонно ухватистой рабочей ладонью сгребал конфеты, печенье и совал в карман, басовито, как батюшка на клиросе, приговаривая:
– Эт можно… незазорно… Эт так и надо… Оставлять на столе негоже…
А больше никто и рта не раскрыл, дабы что-то в память об усопшем произнести. Слов ни у кого не находилось. На память пришли строки дяди Жоры: