Растет сосулька гордая.Растет сосулька важная.Над гулом и над говоромвисит себе, отважная.И все такие мартовские,и все такие смертные,к ней прирастают маленькиесосульки, тоже смелые.Висит вторые суткии тяжелеет сумрачно,и это не сосулька,а уже сосулища!Родимая, будь умницей!Расти себе, пригожая!Не тронь людей на улице,которые хорошие!Приглядывайся к городу —тебе виднее сверху,и упади на головуплохому человеку!19 февраля, Бакуриани
Спутник в джунглях
Мы подарили спутника модельвождю деревни маленькой – Виннеба.Затихла танца пестрая метель.Модель в руках вождя чуть-чуть звенела.Вождь был в венке старинном золотомна голове коричневой чугунной.О чем он думал? Может быть, о том,что устарел он, а венок – к чему он?Тогда он спутник сыну отдал бережно,курчавому мальчишке лет шести,а сам пошел, задумавшись,
вдоль берега,не разрешая близким с ним идти.И под луной, оранжевой, как манго,весь — таинствам возвышенным порыв,глядел на спутник африканец маленький,кофейные глазенышки раскрыв.Вождь шел один и растворялся смутно,в века невозвратимо уходя,и тонко пел над Африкою спутникв руках у сына старого вождя…1961, Гана – Бакуриани
«На лыжах празднично я бегаю…»
На лыжах празднично я бегаю,снежками шишки я сшибаю.Вокруг зима такая белая,зеленая и голубая.А ты не лыжница – ты книжница.От снега прячешься, от света.Ты так сурова, как подвижница,но в чем подвижничество это?Убеждена, что ты пропащая,и у тебя святая вера,что ты случайно к нам попавшаяиз девятнадцатого века.Ты только хмуришься и ленишься,на всех обиженная в мире.Ты так мрачна, как будто Лермонтов,не написавший, правда, «Мцыри».Ты любишь кладбища и реквиемы.Тоскуешь, ежели не плачешь.Порой скользнет улыбка редкая,но ты ее мгновенно прячешь.Не шутишь ты, не забавляешься.Пока я утром лыжи смазываю,ты в темный угол забиваешьсяи вновь – за «Братьев Карамазовых».Ты смотришь на мою ребячливость,все время прячась в этот угол,как бы на некую удачливость,что свойственна не очень умным.А ты такая вся красивая —на свете, видно, нет красивее!Смешно, что ты, такая сильная,себе придумала бессилие.Ты позабудь слова заемные —пускай к хозяевам вернутся.Ты подними свои зеленыеи разреши им улыбнуться.Читай, но смейся смехом звонким!Беги в слепящую морозность!А быть всегда чуть-чуть ребенком —есть высшая на свете взрослость.20 февраля 1961, Бакуриани
«Взгляни на снег – какой он труженик…»
Взгляни на снег – какой он труженик!Он все засыпал увлеченно.Внутри пушистых белых трубочекчуть провода поют о чем-то.Темнеют лишь тропинок жилочки.И ты примеру снега следуйи, не жалея ни снежиночки,засыпь стихами все, как снегом.Без преждевременного таянья,ты освещай собой окрестность,и все ростки, до срока тайные,тобой укрытые, окрепнут.И пусть, как снег, сойдешь со временем,они, вытягиваясь, встанути, как сыны, благословениемтебя, сошедшего, помянут…21 февраля, Бакуриани
Фоли-Бержер
В «Фоли-Бержер» не видно парижан.Забыл театр, как раньше процветал он.В эпоху джаза может поражатьон лишь туристов и провинциалов.Как прежде, он девчонками богат.Но, как-то по-музейному убоги,они бесстрастно задирают ногии, голенькие, делают шпагат.Тут сохранен классический канкан.Но он рождает разве лишь участье,и, говоря по-нашему, все чаще«Фоли-Бержер» не выполняет план.Ушли девчонки. Кукольник-старикна сцену вывел восемь кукол пухленькихи, вызывая сытый смех у публики,за ниточки стал грустно дергать их.И, как и те, живые, одиноки,как те, изображая шалый взгляд,они бесстрастно задирали ноги,и, голенькие, делали шпагат.Потом опять гурьбой девчонки вышли,но нет, не изменилось ничего,и мне казалось: ниточку я вижуу кукольника грустного того.21 февраля, Бакуриани
«Саванна, я тайга…»
Саванна, я тайга.Я, как и ты, бескрайна.Я тайна для тебя,и для меня ты тайна.Но я пришла к тебене холодом, не вьюгой.Хочу в твоей борьбе,саванна, быть подругой.Ты вся от маяты,от горьких слез туманна.Укрыла стольких ты,как саваном, саванна.Хотят сыны твоитебе свободы вечной.Я к ним полна любви,как сосны, бесконечной.И в жаркий час борьбы,идя за ними следом,я освежу их лбыпрохладным русским снегом.Мы сестры – ты и я;и это безобманно.Вот ветвь тебе моя —давай дружить, саванна!21 февраля 1961, Бакуриани
Восклицательный знак
Была та ночь парижская пустынна.Я шел под сенью низких облакови где-то у Святого Августинаувидел трех рабочих пареньков.Один следил за улицей светающей,и сразу я его насторожил.Другой, взобравшись на спину товарища,писал на доме «Paix en Algerie».Расцеловать хотелось мне по-братскиих за такие верные слова.«Я русский, — подошел я. — Все в порядке!»Заулыбались парни: «О, Москва!»А я примерился… Чего взбираться на спину?Я долговязый — дотянусь и так.И, уголь взяв у тех парней, под надписьюя восклицательный поставил знак!Пора смываться было… Чуть проскальзывалилучи рассвета на дома, мосты.А парни на руку мою показывалис улыбкою: «Ого – рука Москвы».…Как поживает он — мой восклицательный?Я, как стихотворением, им горд.Каким-нибудь ажаном толстым тщательноон с надписью давно, наверно, стерт.Живу себе простым московским жителем,но
на руку свою — поймите вы —с тех пор смотрю я гордо, уважительно.Еще бы: ведь она – рука Москвы!21 февраля, Бакуриани
Комиссары
В писательском Доме творчествадо самой поздней порыс неколебимой точностьюпадают в лузы шары.Писатели Минска и Киева,играя весьма остро,вооруженные киями,борются за мастерство.Тяжкую штору отдергиваю,лбом прижимаюсь к стеклу.Слышу гудки у Дорохова,вижу сырую мглу.Как она быстро сгущается!Хоть бы одна звезда!Что-то со мной прощается,видимо, навсегда…Успокоительно, вяжущеполная мгла настает.Небу чего-то важногоявно недостает.И под гудки встревоженные,под звон апрельского льда,мокрая и взъерошенная,вылупилась звезда.В этой туманной полночис мглою в неравной борьбеочень ей надо помощи —знаю сам по себе.Чудится или кажется?Лбом я к стеклу прирос.Странные тени, покачиваясь,движутся между берез.Тени большие, тревожныеко мне направляют шаги.Вижу я куртки кожаные,наганы и сапоги.Грозные, убежденные,в меня устремляя взгляд,на тяжких от капель буденовкахкрупные звезды горят.Все по-мальчишески стройные,шпорами чуть звеня,идут комиссары строгие,погибшие за меня.В тугие ремни окованы,судьями и судьбойвходят сквозь стены в комнату,звезды внося с собой.Наши беседы – тайные.В комнате мы – одни.Вскоре в туман и таяньемолча уходят они.Березы за ними строятся,хрустит молоденький лед.Идут комиссары строгие,свой продолжая обход.Биллиардисты резвыев шумном кругу знатоковшары посылают резаные,всаживают свояков.Мне не слышны их звонкиеслоновой кости шары.Слышно одно: за окнамимоих комиссаров шаги.Трудною гололедьюидут они, что-то тая.Идут они, – как трагедиясобственная и моя.Идут они молча в потемкахсреди предрассветных полян.Звезды на мокрых буденовкахсветятся сквозь туман.31 марта – 1 апреля, Руза
Королева красоты
Ночь вся шиворот-навыворот.Все дома кругом пусты.Я в Сантьяго. Я на выборахкоролевы красоты.Это празднество не в здании,а под небом, просто так —прямо в центре мироздания,в звездопаде и цветах.Оркестранты чуть под мухою.В них – таинственный процесс,и под музыку, под музыкупроцессия принцесс.Женщин — страшное количество.Это тяжко, но терпи.С плеском платья их колышутсяот дыхания толпы.Старичков и то поддразниваютшалым просверком зрачков,и подмостки чуть подрагиваютот уколов каблучков.Все слова сегодня бросовые,потому что так стройныноги брезжащие бронзовые,ноги лунной белизны.А под номером тринадцатымнекрасивая одна,и ее конфигурация,мягко выражусь, бледна.Видно, хочется замужестваи поэтому идет.Аплодирует за мужествоей собравшийся народ.Кто же будет королевою?Та — с усмешкой колдовской?Та — с лимонной карамелькоюза лиловою щекой?Эти женщины мне нравятся,но на Кубе есть однавсех затмившая красавица.Удивительна она.Эта женщина – вне конкурса,Ее очи начеку,и украшена не кольцами —пистолетом на боку.Все в ней плещет и волнуется,Брови черные – вразлет.Сеньорита Революцияпо городу идет.Ее недруги артачатсяи кричат ей «улю-лю»,ну а я влюбился начисто…Неужели разлюблю?Неужели ты изверишьсяи состаришься в борьбе?Неужели ты изменишься,изменив самой себе?Но предвидеть все могу ли я,если в манговом раюты, как душная магнолия,кружишь голову мою?Пусть другие не обидятся,но бесспорно это ты,революция кубинская —королева красоты!1961, Куба
«Всегда найдется женская рука…»
Всегда найдется женская рука,чтобы она, прохладна и легка,жалея и немножечко любя,как брата, успокоила тебя.Всегда найдется женское плечо,чтобы в него дышал ты горячо,припав к нему беспутной головой,ему доверив сон мятежный свой.Всегда найдутся женские глаза,чтобы они, всю боль твою глуша,а если и не всю, то часть ее,увидели страдание твое.Но есть такая женская рука,которая особенно сладка,когда она измученного лбакасается, как вечность и судьба.Но есть такое женское плечо,которое неведомо за чтоне на ночь, а навек тебе дано,и это понял ты давным-давно.Но есть такие женские глаза,которые глядят всегда грустя,и это до последних твоих днейглаза любви и совести твоей.А ты живешь себе же вопреки,и мало тебе только той руки,того плеча и тех печальных глаз…Ты предавал их в жизни столько раз!И вот оно – возмездье – настает.«Предатель!» – дождь тебя наотмашь бьет.«Предатель!» – ветки хлещут по лицу.«Предатель!» – эхо слышится в лесу.Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.Ты сам себе все это не простишь.И только та прозрачная рукапростит, хотя обида и тяжка,и только то усталое плечопростит сейчас, да и простит еще,и только те печальные глазапростят все то, чего прощать нельзя.1961, Куба