Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

Метель в Массачусетсе

Виктории Швейцер

Снег идет – идет уж который день.Так метет, хоть черный пиджак надень.Городок замело. Не видать полей.Так бело, что не может быть белей.Или – может: на то и часы идут.Но минут в них меньше, чем снега тут.По ночам темнота, что всегда быланепроглядна, и та, как постель, бела.Набери, дружок, этой вещи в горсть,чтоб прикинуть, сколько от Бога верст -мол, не зря пейзаж весь январь молилраз дошло насчет даровых белил.Будто вдруг у земли, что и так бедна,под конец оказалась всего однасторона лица, одна щека.На нее и пошли всех невест шелка.Сильный снег летит с ледяной крупой.Знать, вовсю разгулялся лихой слепой.И чего ни коснется он, то самопревращается на глазах в бельмо.Хоть приемник включить, чтоб он песни пел.А не то тишина и сама – пробел.А письмо писать – вид бумаги пылостужает, как дверь, что прикрыть забыл.И раздеться нельзя догола, чтоб лечь.Не рубаха бела, а покатость плеч.Из-за них, поди, и идут полкина тебя в стекле, закатив белки.Эх, метет, метет. Не гляди в окно.Там подарка ждет милосердный, номускулистый брат, пеленая глушьв

полотнище цвета прощенных душ.1990, South Hadley

Presepio [81]

Младенец, Мария, Иосиф, цари,скотина, верблюды, их поводыри,в овчине до пят пастухи-исполины– все стало набором игрушек из глины.В усыпанном блестками ватном снегупылает костер. И потрогать фольгузвезды пальцем хочется; собственно, всемипятью – как младенцу тогда в Вифлееме.Тогда в Вифлееме все было крупней.Но глине приятно с фольгою над нейи ватой, разбросанной тут как попало,играть роль того, что из виду пропало.Теперь ты огромней, чем все они. Тытеперь с недоступной для них высоты– полночным прохожим в окошко конурки -из космоса смотришь на эти фигурки.Там жизнь продолжается, так как векаодних уменьшают в объеме, покадругие растут – как случилось с тобою.Там бьются фигурки со снежной крупою,и самая меньшая пробует грудь.И тянет зажмуриться, либо – шагнутьв другую галактику, в гулкой пустынекоторой светил – как песку в Палестине.декабрь 1991

81

Presepio: ясли (итал.). (прим. в СИБ).

Портрет трагедии

Заглянем в лицо трагедии. Увидим ее морщины,ее горбоносый профиль, подбородок мужчины.Услышим ее контральто с нотками чертовщины:хриплая ария следствия громче, чем писк причины.Здравствуй, трагедия! Давно тебя не видали.Привет, оборотная сторона медали.Рассмотрим подробно твои детали.Заглянем в ее глаза! В расширенные от болизрачки, наведенные карим усильем воликак объектив на нас – то ли в партере, то лидающих, наоборот, в чьей-то судьбе гастроли.Добрый вечер, трагедия с героями и богами,с плохо прикрытыми занавесом ногами,с собственным именем, тонущим в общем гаме.Вложим ей пальцы в рот с расшатанными цингоюклавишами, с воспаленным вольтовою дугоюнебом, заплеванным пеплом родственников и пургою.Задерем ей подол, увидим ее нагою.Ну, если хочешь, трагедия, – удиви нас!Изобрази предательство тела, выностела, евонный минус, оскорбленную невинность.Прижаться к щеке трагедии! К черным кудрям Горгоны,к грубой доске с той стороны иконы,с катящейся по скуле, как на Восток вагоны,звездою, облюбовавшей околыши и погоны.Здравствуй, трагедия, одетая не по моде,с временем, получающим от судьи по морде.Тебе хорошо на природе, но лучше в морге.Рухнем в объятья трагедии с готовностью ловеласа!Погрузимся в ее немолодое мясо.Прободаем ее насквозь, до пружин матраса.Авось она вынесет. Так выживает раса.Что нового в репертуаре, трагедия, в гардеробе?И – говоря о товаре в твоей утробе -чем лучше роль крупной твари роли невзрачной дроби?Вдохнуть ее смрадный запах! Подмышку и нечистотыпомножить на сумму пятых углов и на их кивоты.Взвизгнуть в истерике: "За кого тыменя принимаешь!" Почувствовать приступ рвоты.Спасибо, трагедия, за то, что непоправима,что нет аборта без херувима,что не проходишь мимо, пробуешь пыром вымя.Лицо ее безобразно! Оно не прикрыто маской,ряской, замазкой, стыдливой краской,руками, занятыми развязкой,бурной овацией, нервной встряской.Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна,как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена,за то, что не требуешь времени, что – мгновенна.Кто мы такие, не-статуи, не-полотна,чтоб не дать свою жизнь изуродовать бесповоротно?Что тоже можно рассматривать как приплод; ночто еще интереснее, ежели вещь бесплотна.Не брезгуй ею, трагедия, жанр итога.Как тебе, например, гибель всего святого?Недаром тебе к лицу и пиджак, и тога.Смотрите: она улыбается! Она говорит: "Сейчас яначнусь. В этом деле важней начаться,чем кончиться. Снимайте часы с запястья.Дайте мне человека, и я начну с несчастья".Давай, трагедия, действуй. Из гласных, идущих горлом,выбери "ы", придуманное монголом.Сделай его существительным, сделай его глаголом,наречьем и междометием. "Ы" – общий вдох и выдох!"Ы" мы хрипим, блюя от потерь и выгодлибо – кидаясь к двери с табличкой «выход».Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат.Врежь по-свойски, трагедия. Дави нас, меси как тесто.Мы с тобою повязаны, даром что не невеста.Плюй нам в душу, пока есть местои когда его нет! Преврати эту вещь в трясину,которой Святому Духу, Отцу и Сынуне разгрести. Загусти в резину,вкати ей кубик аминазину, воткни там и сям осину:даешь, трагедия, сходство души с природой!Гибрид архангелов с золотою ротой!Давай, как сказал Мичурину фрукт, уродуй.Раньше, подруга, ты обладала силой.Ты приходила в полночь, махала ксивой,цитировала Расина, была красивой.Теперь лицо твое – помесь тупика с перспективой.Так обретает адрес стадо и почву – древо.Всюду маячит твой абрис – направо или налево.Валяй, отворяй ворота хлева.1991

Вид с холма

Вот вам замерзший город из каменного угла.Геометрия оплакивает свои недра.Сначала вы слышите трио, потом – пианино негра.Река, хотя не замерзла, все-таки не смоглавыбежать к океану. Склонность петлять сильнейзаметна именно в городе, если вокруг равнина.Потом на углу загорается дерево без корней.Река блестит, как черное пианино.Когда вы идете по улице, сзади звучат шаги.Это – эффект перспективы, а не убийца. За двагода, прожитых здесь, вчера превратилось в завтра.И площадь, как грампластинка, дает кругиот иглы обелиска. Что-то случилось столет назад, и появилась веха.Веха успеха. В принципе, вы – никто.Вы, в лучшем случае, пища эха.Снег летит как попало; диктор твердит: «циклон».Не выходи из бара, не выходи из бара.Автомышь светом фар толчею колоннсводит вдали с ума, как слонов Ганнибала.Пахнет пустыней, помнящей смех вдовы.«Бэби, не уходи», – говорит Синатра.То же эхо, но в записи; как силуэт сената,скука, пурга, температура, вы.Вот вам лицо вкрутую, вот вам его гнездо:блеск желтка в скорлупе с трещинами от стужи.Ваше такси на шоссе обгоняет еще ландос венками, катящее явно в ту жесторону, что и вы, как бы само собой.Это – эффект периметра, зов окраин,низкорослых предместий, чей сон облаянтепловозами, ветром, вообще судьбой.И потом – океан. Глухонемой простор.Плоская

местность, где нет построек.Где вам делать нечего, если вы историк,врач, архитектор, делец, актери, тем более, эхо. Ибо простор лишенпрошлого. То, что он слышит, – суммасобственных волн, беспрецедентность шума,который может быть заглушенлишь трубой Гавриила. Вот вам большой наборгоризонтальных линий. Почти рессорамирозданья. В котором петляет солоПаркера: просто другой напор,чем у архангела, если считать в соплях.А дальше, в потемках, держа на Север,проваливается и возникает сейнер,как церковь, затерянная в полях.2 февраля 1992, Вашингтон

Колыбельная

Родила тебя в пустынея не зря.Потому что нет в поминев ней царя.В ней искать тебя напрасно.В ней зимойстужи больше, чем пространствав ней самой.У одних – игрушки, мячик,дом высок.У тебя для игр ребячьих– весь песок.Привыкай, сынок, к пустынекак к судьбе.Где б ты ни был, жить отнынев ней тебе.Я тебя кормила грудью.А онаприучила взгляд к безлюдью,им полна.Той звезде – на расстояньистрашном – в нейтвоего чела сиянье,знать, видней.Привыкай, сынок, к пустыне,под ногой,окромя нее, твердынинет другой.В ней судьба открыта взору.За верстув ней легко признаешь горупо кресту.Не людские, знать, в ней тропы!Великаи безлюдна она, чтобышли века.Привыкай, сынок, к пустыне,как щепотьк ветру, чувствуя, что ты нетолько плоть.Привыкай жить с этой тайной:чувства тепригодятся, знать, в бескрайнейпустоте.Не хужей она, чем эта:лишь длинней,и любовь к тебе – приметаместа в ней.Привыкай к пустыне, милый,и к звезде,льющей свет с такою силойв ней везде,будто лампу жжет, о сынев поздний часвспомнив, тот, кто сам в пустынедольше нас.1992

К переговорам в Кабуле

Жестоковыйные горные племена!Все меню – баранина и конина.Бороды и ковры, гортанные имена,глаза, отродясь не видавшие ни моря, ни пианино.Знаменитые профилями, кольцами из рыжья,сросшейся переносицей и выстрелом из ружьяза неимением адреса, не говоря – конверта,защищенные только спиной от ветра,живущие в кишлаках, прячущихся в горах,прячущихся в облаках, точно в чалму – Аллах,видно, пора и вам, абрекам и хазбулатам,как следует разложиться, проститься с родным халатом,выйти из сакли, приобрести валюту,чтоб жизнь в разреженном воздухе с близостью к абсолютуразбавить изрядной порцией бледнолицыхв тоже многоэтажных, полных огня столицах,где можно сесть в мерседес и на ровном местезабыть мгновенно о кровной местии где прозрачная вещь, с бедрасползающая, и есть чадра.И вообще, ибрагимы, горы – от Араратадо Эвереста – есть пища фотоаппарата,и для снежного пика, включая синийвоздух, лучшее место – в витринах авиалиний.Деталь не должна впадать в зависимость от пейзажа!Все идет псу под хвост, и пейзаж – туда же,где всюду лифчики и законность.Там лучше, чем там, где владыка – конуси погладить нечего, кроме шейкиприклада, грубой ладонью, шейхи.Орел парит в эмпиреях, разглядывая с укоромзмеиную подпись под договороммежду вами – козлами, воспитанными в Исламе,и прикинутыми в сплошной габардин послами,ухмыляющимися в объектив ехидно.И больше нет ничего нет ничего не видноничего ничего не видно крометого что нет ничего благодаря трахомеили же глазу что вырвал заклятый враги ничего не видно мрак1992

Памяти Клиффорда Брауна

Это – не синий цвет, это – холодный цвет.Это – цвет Атлантики в серединефевраля. И не важно, как ты одет:все равно ты голой спиной на льдине.Это – не просто льдина, одна из льдин,но возраженье теплу по сути.Она одна в океане, и ты одинна ней; и пенье трубы как паденье ртути.Это не искренний голос впотьмах саднит,но палец примерз к диезу, лишен перчатки;и капля, сверкая, плывет в зенит,чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки.Это – не просто сетчатка, это – с искрой парча,новая нотная грамота звезд и полос.Льдина не тает, словно пятно луча,дрейфуя к черной кулисе, где спрятан полюс.февраль 1993

Персидская стрела

Веронике Шильц

Древко твое истлело, истлело тело,в которое ты не попала во время оно.Ты заржавела, но все-таки долетеладо меня, воспитанница Зенона.Ходики тикают. Но, выражаясь книжно,как жидкость в закупоренном сосуде,они неподвижны, а ты подвижна,равнодушной будучи к их секунде.Знала ли ты, какая тебе разлукапредстоит с тетивою, что к ней возвратане суждено, когда ты из лукавылетела с той стороны Евфрата?Даже покоясь в теплой горсти в морозныйполдень, под незнакомым кровом,схожая позеленевшей бронзойс пережившим похлебку листом лавровым,ты стремительно движешься. За тобоюне угнаться в пустыне, тем паче – в чащенастоящего. Ибо тепло любое,ладони – тем более, преходяще.февраль 1993

* * *

Она надевает чулки, и наступает осень;сплошной капроновый дождь вокруг.И чем больше асфальт вне себя от оспин,тем юбка длинней и острей каблук.Теперь только двум колоннам белеть в исподнемнеловко. И голый портик зарос. С любойточки зрения, меньше одним ГосподнимЛетом, особенно – в нем с тобой.Теперь если слышится шорох, то – звук уходавойск безразлично откуда, знамен трепло.Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,себя отличить не в силах, треща в хряще.И в форточку с шумом врывается воздух с моря– оттуда, где нет ничего вообще.17 сентября 1993

25.XII.1993

М. Б.

Что нужно для чуда? Кожух овчара,щепотка сегодня, крупица вчера,и к пригоршне завтра добавь на глазокогрызок пространства и неба кусок.И чудо свершится. Зане чудеса,к земле тяготея, хранят адреса,настолько добраться стремясь до конца,что даже в пустыне находят жильца.А если ты дом покидаешь – включизвезду на прощанье в четыре свечичтоб мир без вещей освещала она,вослед тебе глядя, во все времена.1993