Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

Дерево

Бессмысленное, злобное, зимойбезлиственное, стадии углядостигнувшее колером, самойприродой предназначенное дляотчаянья, – которого объемникак не калькулируется, – нов слепом повиновении своемуже переборщившее, оно,ушедшее корнями в перегнойиз собственных же листьев и во тьму -вершиною, стоит передо мной,как символ всепогодности, к чемуникто не призывал нас, несмотряна то, что всем нам свойственна пора,когда различья делаются зрядля солнца, для звезды, для топора.1970

Неоконченное

Друг, тяготея к скрытым формам лестиневесть кому – как трезвый человектяжелым рассуждениям о смертипредпочитает толки о болезни -я, загрязняя жизнь как черновикдальнейших снов, твой адрес на конвертесвоим гриппозным осушаю паром,чтоб силы заразительной достичьсмогли мои химические буквыи чтоб, прильнувший к паузам и порамсырых листов, я все-таки опричьпейзажа зимней черноморской бухты,описанной в дальнейшем, воплотилсяв том экземпляре мира беловом,где ты, противодействуя насильючухонской стужи веточкою тирса,при ощущеньи в горле болевомполощешь рот аттическою солью.Зима перевалила через горыкак альпинист с тяжелым рюкзаком,и снег лежит на чахлой повилике,как в ожидании Леандра Геро,зеленый Понт соленым языкомлобзает полы тающей туники,но дева ждет и не меняет позы.Азийский

ветер, загасив маякна башне в Сесте, хлопает калиткойи на ночь глядя баламутит розы,в саду на склоне впавшие в столбняк,грохочет опрокинувшейся лейкойвниз по ступенькам, мимо цинерарий,знак восклицанья превращая в знаквопроса, гнет акацию; две кошки,составившие весь мой бестиарий,ныряют в погреб, и терзает звукв пустом стакане дребезжащей ложки.Чечетка ставень, взвизгиванье, хаос.Такое впечатленье, что пловецне там причалил и бредет задамик возлюбленной. Кряхтя и чертыхаясь,в соседнем доме генерал-вдовецвпускает пса. А в следующем домев окне торчит заряженное дробьюружье. И море далеко внизуломает свои ребра дышлом мола,захлестывая гривой всю оглоблю.И сад стреножен путами лозы.И чувствуя отсутствие глаголадля выраженья невозможной мыслио той причине, по которой нетЛеандра, Геро – или снег, что то же,сползает в воду, и ты видишь послекак озаряет медленный рассветее дымящееся паром ложе.Но это ветреная ночь, а ночиразличны меж собою, как и дни.И все порою выглядит иначе.Порой так тихо, говоря короче,что слышишь вздохи камбалы на дне,что достигает пионерской дачизаморский скрип турецкого матраса.Так тихо, что далекая звезда,мерцающая в виде компромиссас чернилами ночного купороса,способна слышать шорохи дроздав зеленой шевелюре кипариса.И я, который пишет эти строки,в негромком скрипе вечного пера,ползущего по клеткам в полумраке,совсем недавно метивший в пророки,я слышу голос своего вчера,и волосы мои впадают в руки.Друг, чти пространство! Время не преградавторженью стужи и гуденью вьюг.Я снова убедился, что природаверна себе и, обалдев от гуда,я бросил Север и бежал на Югв зеленое, родное время года.1970

Желтая куртка

Подросток в желтой куртке, приваляськ ограде, а точней – к орущей пастимадам Горгоны, созерцает грязьпроезжей части.В пустых его зрачках сквозит – при всейотчужденности их от мыслей лишних -унынье, с каковым Персейсмотрел на то, что превратил в булыжник.Лодыжки, восклицания девиц,спешащих прочь, не оживляют взгляда;но вот комочки желтых ягодицожгла сквозь брюки холодом ограда,он выпрямляется и, миг спустя,со лба отбрасывая пряди,кидается к автобусу – хотяжизнь позади длиннее жизни сзади.Прохладный день. Сырое полотнонад перекрестком. Схожее с мишеньюразмазанное желтое пятно;подвижное, но чуждое движенью.1970

Мужик и енот

(басня)

Мужик, гуляючи, забрел в дремучий бор,где шел в тот миг естественный отбор.Животные друг другу рвали шерсть,крушили ребра, грызли глотку,сражаясь за сомнительную честь покрыть молодку,чей задик замшевый маячил вдалеке.Мужик, порывшись в ладном сюртуке,достал блокнот и карандашик, безкоторых он не выходил из дома,и, примостясь на жертвах бурелома,взялся описывать процесс:Сильнейший побеждал. Слабейший– нет.И как бы узаконивая это,над лесом совершался ход планет,и с помощью их матового света,Мужик природу зорко наблюдал,и над бумагой карандаш летал,в систему превращая кавардак.А в это время мимо шел Енот,он заглянул в исписанный блокноти молвил так:"Конечно, победитель победил,и самку он потомством наградил.Так на зверином повелось веку.Но одного не понимаю я:как все-таки не стыдно Мужикупримеры брать у дикого зверья?В подобном рассмотрении вещейесть нечто обезьянье, ей-же-ей".Мужик наш был ученым мужиком,но с языком животных не знаком,и на Енота искреннюю речьответил только пожиманьем плеч.Затем он встал и застегнул сюртук.Но слова «обезьянье» странный звукзастрял в мозгу. И он всегда, вездеупотреблял его в своем труде,принесшем ему вскоре торжествои чтимом нынче, как Талмуд.Что интереснее всего,так это то, что за подобный трудему, хоть он был стар и лыс,никто гортань не перегрыз.1970

Пенье без музыки

F. W.

Когда ты вспомнишь обо мнев краю чужом – хоть эта фразавсего лишь вымысел, а непророчество, о чем для глаза,вооруженного слезой,не может быть и речи: датыиз омута такой лесойне вытащишь – итак, когда тыза тридевять земель и заморями, в форме эпилога(хоть повторяю, что слеза,за исключением былого,все уменьшает) обо мневспомянешь все-таки в то ЛетоГосподне и вздохнешь – о невздыхай! – обозревая этоколичество морей, полей,разбросанных меж нами, ты незаметишь, что толпу нулейвозглавила сама.В гордынетвоей иль в слепоте моейвсе дело, или в том, что ранооб этом говорить, но ей-же Богу, мне сегодня странно,что, будучи кругом в долгу,поскольку ограждал так плохотебя от худших бед, могуот этого избавить вздоха.Грядущее есть форма тьмы,сравнимая с ночным покоем.В том будущем, о коем мыне знаем ничего, о коем,по крайности, сказать односейчас я в состояньи точно:что порознь нам сужденос тобой в нем пребывать, и то, чтооно уже настало – ревметели, превращенье крикав глухое толковище словесть первая его улика -в том будущем есть нечто, вещь,способная утешить или– настолько-то мой голос вещ!
– занять воображенье в стилерассказов Шахразады, с тойлишь разницей, что это большепосмертный, чем весьма простойстрах смерти у нее – позволь жесейчас, на языке родныхосин, тебя утешить; и дапусть тени на снегу от нихтолпятся как триумф Эвклида.

___

Когда ты вспомнишь обо мне,дня, месяца, Господня Летатакого-то, в чужой стране,за тридевять земель – а этогласит о двадцати восьмивозможностях – и каплей влагизрачок вооружишь, возьмиперо и чистый лист бумагии перпендикуляр стоймявосставь, как небесам опору,меж нашими с тобой двумя– да, точками: ведь мы в ту порууменьшимся и там, Бог весть,невидимые друг для друга,почтем еще с тобой за честьслыть точками; итак, разлукаесть проведение прямой,и жаждущая встречи паралюбовников – твой взгляд и мой -к вершине перпендикуляраподнимется, не отыскавубежища, помимо горнихвысот, до ломоты в висках;и это ли не треугольник?Рассмотрим же фигуру ту,которая в другую порузаставила бы нас в потухолодном пробуждаться, полу-безумных лезть под кран, дабырассудок

не спалила злоба;и если от такой судьбыизбавлены мы были оба -от ревности, примет, комет,от приворотов, порч, снадобья– то, видимо, лишь на предметчерчения его подобья.Рассмотрим же. Всему свой срок,поскольку теснота, незрячестьобъятия – сама залогнезримости в разлуке – прячасьдруг в друге, мы скрывались отпространства, положив границейему свои лопатки, – вотоно и воздает сторицейпредательству; возьми перои чистую бумагу – символпространства – и, представив про-порцию – а нам по силампредставить все пространство: нашмир все же ограничен властьюТворца: пусть не наличьем стражзаоблачных, так чьей-то страстьюзаоблачной – представь же тупропорцию прямой, лежащеймеж нами – ко всему листуи, карту подстелив для вящейподробности, разбей чертежна градусы, и в сетку втиснидлину ее – и ты найдешьзависимость любви от жизни.Итак, пускай длина чертыизвестна нам, а нам известно,что это – как бы вид четы,пределов тех, верней, где местасвиданья лишена она,и ежели сия оценкаверна (она, увы, верна),то перпендикуляр, из центравосставленный, есть сумма сихпронзительных двух взглядов; и наоснове этой силы ихнаходится его вершинав пределах стратосферы – врядли суммы наших взглядов хватитна большее; а каждый взгляд,к вершине обращенный, – катет.Так двух прожекторов лучи,исследуя враждебный хаос,находят свою цель в ночи,за облаком пересекаясь;но цель их – не мишень солдат:она для них – сама услуга,как зеркало, куда глядятне смеющие друг на другавзглянуть; итак, кому ж, как немне, катету, незриму, нему,доказывать тебе вполнеобыденную теоремуобратную, где, муча глаздоказанных обильем пугал,жизнь требует найти от насто, чем располагаем: угол.Вот то, что нам с тобой дано.Надолго. Навсегда. И дажепускай в неощутимой, нов материи. Почти в пейзаже.Вот место нашей встречи. Гротзаоблачный. Беседка в тучах.Приют гостеприимный. Родугла; притом, один из лучшиххотя бы уже тем, что насникто там не застигнет. Этолишь наших достоянье глаз,верх собственности для предмета.За годы, ибо негде до -до смерти нам встречаться боле,мы это обживем гнездо,таща туда по равной долескарб мыслей одиноких, хламневысказанных слов – все то, чтомы скопим по своим углам;и рано или поздно точкауказанная обрететпочти материальный облик,достоинство звезды и тотсвет внутренний, который облакне застит – ибо сам Эвклидпри сумме двух углов и мракавокруг еще один сулит;и это как бы форма брака.Вот то, что нам с тобой дано.Надолго. Навсегда. До гроба.Невидимым друг другу. Нооттуда обозримы обатак будем и в ночи и днем,от Запада и до Востока,что мы, в конце концов, начнемот этого зависеть окавсевидящего. Как бы явьна тьму ни налагала арест,возьми его сейчас и вставьв свой новый гороскоп, покамествсевидящее око словне стало разбирать. Разлукаесть сумма наших трех углов,а вызванная ею мукаесть форма тяготенья ихдруг к другу; и она намногосильней подобных форм других.Уж точно, что сильней земного.

___

Схоластика, ты скажешь. Да,схоластика и в прятки с горемлишенная примет стыдаигра. Но и звезда над морем -что есть она как не (позвольтак молвить, чтоб высокий в этомне узрила ты штиль) мозоль,натертая в пространстве светом?Схоластика. Почти. Бог весть.Возможно. Усмотри в ответесогласие. А что не естьсхоластика на этом свете?Бог ведает. Клонясь ко сну,я вижу за окном кончинузимы; и не найти весну:ночь хочет удержать причинуот следствия. В моем мозгукакие-то квадраты, даты,твоя или моя к вискуприжатая ладонь...Когда тыоднажды вспомнишь обо мне,окутанную вспомни мраком,висящую вверху, вовне,там где-нибудь, над Скагерраком,в компании других планет,мерцающую слабо, тускло,звезду, которой, в общем, нет.Но в том и состоит искусстволюбви, вернее, жизни – в том,чтоб видеть, чего нет в природе,и в месте прозревать пустомсокровища, чудовищ – вродекрылатых женогрудых львов,божков невероятной мощи,вещающих судьбу орлов.Подумай же, насколько прощетворения подобных дел,плетения их оболочкии прочих кропотливых дел -вселение в пространство точки!Ткни пальцем в темноту. Невестькуда. Куда укажет ноготь.Не в том суть жизни, что в ней есть,но в вере в то, что в ней должно быть.Ткни пальцем в темноту – туда,где в качестве высокой нотыдолжна была бы быть звезда;и, если ее нет, длинноты,затасканных сравнений лоскпрости: как запоздалый кочет,униженный разлукой мозгвозвыситься невольно хочет.1970

Сонет

E. R.

Сначала вырастут грибы. Потомпройдут дожди. Дай Бог, чтоб кто-нибудьпод этими дождями смог промокнуть.Во всяком случае, еще не разздесь, в матовом чаду полуподвальнойкофейни, где багровые юнцыневесть чего ждут от своих красавиц,а хор мужчин, записанный на пленку,похабно выкликает имя той,которую никто уже вовекипод эти своды не вернет, – не разеще, во всяком случае, я будусидеть в своем углу и без тоскиприкидывать, чем кончится все это.1970, Ялта

Страх

Вечером входишь в подъезд, и звукшагов тебе самомустрашен настолько, что твой испугодушевляет тьму.Будь ты другим и имей чертыдругие, и, пряча дрожь,по лестнице шел бы такой как ты,ты б уже поднял нож.Но здесь только ты; и когда с трудомты двери своей достиг,ты хлопаешь ею – и в грохоте томтвой предательский крик.1970

* * *

– Ты знаешь, сколько Сидорову лет?
– – Который еще Сидоров? – Да брось ты!Который приезжал к Петрову в гости.На «Волге». – Этот старый драндулет?
– – Напрасно ты валяешь дурака.Все наши так и вешаются бабыему на шею... Сколько ты дала быему? – Я не дала бы... сорока.
– – Какой мужик! и сорока-то нет,а все уже: машина и квартира.Мне все дыханье аж перехватило,когда вошел он в Колькин кабинет.
– – Чего он с Николаем? – Чертежи.Какие-то конструкции... а в профильон как киноактер. – Обычный кобель,всех дел, что на колесах. – Не скажи...
– – Ты лучше бы смотрела за своим!В чем ходит! Отощал! – Поедет в отпуск,там нагуляет. – А чего ваш отпрыск,племяш мой то есть? – Навязался с ним.Пойми, мне нужен Сидоров. Он весь...
– Ты просто сука. – Сука я, не сука,но, как завижу Сидорова, сухои горячо мне делается здесь.1970