Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Шрифт:
…Поезд примчался на первую маленькую станцию, перепугав там всех служащих. На станции засуетились люди, заметался по перрону начальник станции, несколько раз пересчитали вагоны, и через полчаса начальник сигуранцы в Кишиневе прочел следующую телеграмму:
Эшелон с оружием, Тирасполь. Пропали два вагона, Видимо, преступники. Принимайте меры.
С искаженным, разъяренным лицом начальник сигуранцы бросился к телефону.
Рабочие зашевелились
В Кишиневе вышли газеты с сообщением
Это страшное газетное сообщение наделало шума по всей Румынии. В газете сообщалось, что на поезд напал большой отряд конницы, перешедший советскую границу. Охрана защищала поезд изо всех сил, но не могла устоять против такого значительного количества врагов.
Передовица кричала о мести, предлагая раз и навсегда покончить с большевиками, обуздать Советскую страну.
Боярские губы, искривленные и бледные, шептали проклятия большевикам. Сжимая в руках газету, бояре бежали в свои уютные гнезда и там, кусая губы, испугано обдумывали происходящие события. Но сообщение в утренних газетах, взбесившее бояр, в рабочих кварталах порождало лишь восторг и радость. Особенно радовались в доме Мушатеску. Рабочие ошалели от радости. Им казалось, что это уже началась революция, боярам окончательно пришел конец. Самые восхищенные из них обнимались и поздравляли друг друга, словно во время праздника.
Вечером начали заседание. После коротенькой информации о событиях и обзора всех возможностей Мушатеску предложил в течение этих дней начать сумасшедшую агитацию при помощи воззваний и выступлений везде, где это было возможно. В то горячее время, когда совсем недавно был установлен двенадцатичасовый рабочий день, агитацией можно было добиться значительных результатов, подготовив и сделав серьезное выступление. Некоторые фабрики еще не прекратили забастовку. В некоторых уездах снова восстали крестьяне. А время не терпит. Надо было принять все меры, чтобы боярская земля запылала красным заревом.
Так говорил Мушатеску. А потом все, кто мог, ушли на работу. Закипел, засуетился рабочий люд на фабриках и заводах.
Когда наступала ночь и улицы пустели, вдоль улиц, несмотря на дождь, сновали какие-то тени, фигуры, изредка прислонявшиеся к заборам, оставляющие после себя на них белые листочки и, похоже, благословлявшие и эту темноту, и дождь, секший холодными каплями лица и руки.
Изредка фигуры собирались в небольшие кружки, и тогда был слышен шепот:
— Холодно, черт его побери.
— Зато ни одного шпика на улицах… Ну, пойдем, товарищи, на Александровскую.
— Какого черта?
— А давайте… Пусть и там почитают…
— Да лучше у заводов налепить еще сотни две.
— Да зачем? Уже все заборы заклеили… Айда на Александровскую.
— А много еще осталось?
— Да штук четыреста, а может, и больше.
Недалеко застучали шаги. Фигуры бросились врассыпную и прилипли к заборам, словно агитационные
А наутро рабочие шли на фабрики и заводы, останавливались возле заборов группами, толпились и молча прилипали взглядами к горячим строкам воззваний. Прочитав начало, испуганно оглядывались, потом придвигались ближе и читали, перечитывали по несколько раз, словно стараясь выучить воззвание наизусть.
Горячие слова сплетались, глубоко погружаясь в сердца дискриминированных рабочих. Каждый из них дрожал от злобы и желания мести…
…А жандармы как следует поработали в этот день. До полудня воззвания были сорваны во всех районах. Начали арестовывать и виновных и невиновных.
Тридцать сребреников нашлось — Иуд в Румынии хватает
Вновь запылали боярские имения. Снова огненные языки принялись лизать небо, и снова ночи забились в тревоге, и снова начала носиться по бессарабским степям и лесам румынская конница. Щедро сыпала сигуранца деньгами, но напрасно.
Единственное, что изменилось, — это количество повстанцев. Теперь даже полк боялся пойти в бой, а дивизии шли не так уверенно, как раньше. Несколько столкновений с хорошо вооруженными повстанцами доказали, что враг настолько крепок и хорошо организован, что не отступит перед регулярной румынской армией.
Повстанцы в своей наглости дошли до нападений на целые дивизии, не говоря уже о том, что они вступали в сражения даже с большими воинскими частями и дрались, пока румыны не убегали. И снова погнали румынские эшелоны в Бессарабию. И снова в деревнях стояло много войск — пеших, конных и пушек. И снова Степан разделил свою армию, оставшись с верным отрядом и нагоняя ужас даже на штабы.
Немало загнали румынских коней, гоняясь за Степаном, немало бессонных ночей в седлах пришлось провести румынским офицерам и солдатам. Степана поймать не могли. Он исчезал с глаз румын, словно проваливался сквозь землю.
Напряжение и раздражение в штабах начало походить на какое-то безумие. Да и как же иначе — какой-то мужик водит за нос чуть не все королевское войско.
Начальники штаба ежедневно приказывали армии в течение трех дней уничтожить повстанцев, но все это оставалось лишь приказом. Одним приказом повстанцев не уничтожишь. Генералы совещались между собой, делали выговоры офицерам, но те лишь пожимали плечами и рассказывали что-то сказочное о неуловимости Македона. Даже симпатии войска частенько были на стороне повстанцев.
В конце концов, после нескольких неудачных операций против отряда Степана Македона, в Кишиневе было созвано чрезвычайное совещание представителей войск, сигуранцы и общественной власти. На совещании собирались разработать план ликвидации повстанческого движения в кратчайший срок — этого требовали бояре, фабриканты и банкиры.
Совещание было открыто краткой, но содержательной и чрезвычайно патриотичной речью генерала Морареску. Все согласились с ним, что такое положение, как сейчас, не может сохраняться в стране, потому что иначе они встанут перед фактом… Генерал даже боялся сказать, перед каким именно фактом встала страна.