Собрание стихотворений

Маковский Сергей

Встреча («В долине тьмы бродили мы без цели…»)

В долине тьмы бродили мы без цели на берегах неведомой реки. И от небес мы были далеки, и о земле далекой не жалели. На берегах цветы любви белели. Из тех цветов сплетали мы венки и, в тишине, на волны мы глядели, безмолвствуя от счастья и тоски. Потом был сон… Меня ты позабыла. Земная жизнь нас всех разъединила; между людей чужими стали мы. Но смерть близка и близко пробужденье… Иду, иду к тебе мое виденье! Мы встретимся опять

в долине тьмы.

Современнику («Безумцам новизны не верь, поэт! Забудь…»)

Безумцам новизны не верь, поэт! Забудь о новом. Все творцы идут путем единым. От сердца глубины к неведомым глубинам, во имя вечного и к вечному — тот путь. Не бойся старых слов. Собой бесстрашно будь. И старые слова, седым крылам орлиным подобные, взнесут тебя к родным вершинам; их царственный полет не может обманут. В порыве — творчество. Ни мыслей устарелых, ни слов отверженных, ни чувств отживших нет, когда вещает их и верит им поэт. Не чувства отжили, но в душах омертвелых, в сердцах, исполненных гордыни и тоски, иссякли вечных чувств живые родники.

Века («Куда идете вы? Веков гряда немая…»)

Куда идете вы? Веков гряда немая, как цепь высоких гор, как волн застывших ряд, стоит недвижимо. А вы? Изнемогая под временем давно безжизненных громад, в тоске бессилия на небеса взирая, вы чуда ждете… Нет! Небес не озарят закатные лучи покинутого рая, поруганных святынь они не оживят. Вкруг вас — развалины, и долгий путь за вами. Но дальше есть ли путь? Жрецы умолкли в храме. Потухший взор богов предсмертной муки полн. И веры нет ни в ком, и нет нигде забвенья, и прошлые века стоят как привиденья, как цепь высоких гор, как ряд недвижных волн.

Орфей («Из царства призраков, из сумраков бездонных…»)

Из царства призраков, из сумраков бездонных, аида тихого, вернулся он, могучий, в долины Греции, как царь в венце созвучий, в венце безгрешных дум, любовью озаренных. Он пел. Его словам покорны были тучи, и ветры грозные, и хоры волн бессонных. Он пел, и соловьи в лесах завороженных смолкали, услыхав призыв его певучий. Он пел одну любовь, он пел об Эвридике. И мир внимал ему, как вещему владыке, и всех минувших дней обманутые стоны, всех будущих веков нежившие печали, над лирой золотой витая, извлекали из чутких струн ее тоскующие звоны.

Ложь («Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю…»)

Ты мне лгала. Не надо слов. Я знаю. Я знаю все и гордо говорю: ты мне лгала — навеки я прощаю, ты все взяла — я все тебе дарю. Что ложь твоя? В тебе я воспеваю надежд моих угасшую зарю, любовь мою в тебе благословляю, и за любовь тебя благодарю. Ты мне лгала. Но я горел тобою, и твой обман я искупил тоскою безумных грез, восторга и стыда. Ты мне лгала, но я поверил чуду, но я любил, и слез я не забуду, которых ты не знала никогда.

Святыня («Пусть грезой будет жизнью и жизнью греза станет…»)

Пусть грезой будет жизнью и жизнью греза станет. Непостижимость — рай познанья моего, и в невозможности

желанья — торжество мечты тоскующей над тем, что душу ранит. Как лунный луч в волнах, нас призрак счастья манит, чтоб изменить мечте, поверившей в него. Но правда — лишь во сне; в измене — волшебство; и мудрый призракам молиться не устанет. Тиха моя печаль о том, что не придет; мое неведенье таинственно и свято. Все сумрак, все обман и тихий путь куда-то… Как отблеск лунных струй на зыби сонных вод, как ветра след в песках недвижимой пустыни, как пена облака — мечта моей святыни.

Гитана («По платью нищая, красой движений — жрица…»)

По платью нищая, красой движений — жрица, в толпе цыган она плясала для меня: то, быстрая как вихрь, браслетами звеня, кружилась бешено; то гордо, как царица, ступала по ковру, не глядя и маня; то вздрагивала вся как раненая птица… И взор ее тускнел от скрытого огня, и вспыхивала в нем безумная зарница. Ей было весело от песен и вина, ее несла волна, ее пьянила пляска, и ритмы кастаньет, и пристальная ласка моих влюбленных глаз. И вся была она призывна как мечта и как любовь грозна — гитана и дитя, и женщина, и сказка!

Посвящение («Поэт, меня страшит соблазн твоих речей…»)

Поэт, меня страшит соблазн твоих речей, и я готов порой сказать нетерпеливо: обманна грусть твоя, твое сомненье лживо! Но тайно верит им печаль мечты моей. Поэт, ты не река широкая полей, ты не лесной поток, пенящийся бурливо, не властный океан, — не океан, ревниво обнявший все миры и грозы всех страстей. Ты — озеро высот, глубокое как море. Ты озеро меж гор, вздымающих в уборе пустынных глетчеров немые алтари. И светится в тебе холодными лучами печаль холодная, как небо над снегами, прекрасная, как блеск негреющей зари.

Счастье («О счастье их слова, и слезы, и мольбы…»)

О счастье их слова, и слезы, и мольбы. К добру и подвигу взывая лицемерно, сердца их ждут утех и молят суеверно обещанных даров от Бога и судьбы. Свобода им страшна. Надежды их слабы. И знает их любовь, что вечное — неверно, и достиженье — смерть для любящих безмерно. К чему свобода им? Счастливые — рабы. Но мы, жрец без жертв, без храма и без Бога, мы, жизнь постигшие у темного порога таинственных дверей, мы молимся о том, чему названья нет. В предчувствии тревожном любви несбыточной, в тоске о невозможном мы грезим о мирах, несозданных Творцом.

Эпитафия («Я назвал жизнь мечтою своенравной…»)

Я назвал жизнь мечтою своенравной, я назвал смерть забвением мечты, и смертного — бойцом в борьбе неравной недолгих чар и вечной темноты. И призраком души моей бесправной я назвал мир и рабством суеты и в истинах не зная силы славной, прославил я обманы красоты. Я встречи ждал, но братьев я не встретил. Молился я, но Бог мне не ответил, моей тоски никто не разделил. Всю скорбь любви я разумом измерил, но никого на свете не любил. Я жил как все, но жизни не поверил.