Сочинения. Письма

Куняев Сергей Станиславович

5

Мы позабываем слово «страх», Страх питает Почву гнилую, — Смерть у нас На задних дворах, Жизнь орудует напропалую. Жизнь! Неистребимая жизнь, Влекущая этот мир За собою! И мы говорим: — Мгновенье, мчись, Как ленинская рука Над толпою. Как слово И как бессмертье его, Которые будут Пожарами пыхать. И смерть теперь — Подтвержденье того, Что жизнь — Из нее единственный выход. В садах и восстаньях Путь пролег, Веселой и грозной бурей Опетый. И нет для поэта Иных дорог, Кроме единственной в мире, Этой. И лучше быть ему запятой В простых, как «победили», Декретах, Чем жить Предательством и немотой Поэм, дурным дыханьем Нагретых. Какой почет! Прекрасен как! Вы любите славу? Парень не промах. Вы бьетесь в падучей На руках Пяти интеллигентных Знакомых. И я обижен, может быть, Я

весь, как в синяках, в обидах, Нам нужно о мелочи поговорить — В складках кожи Гнездящихся гнидах.

6

Снова я вижу за пеленой Памяти — в детстве, за годами, Сходятся две слободы стеной, Сжав кулаки, тряся бородами. Хари хрустят, бьют сатанея, И вдруг начинает Орать народ: — Вызвали Гладышева Евстигнея! Расступайся — сила идет! — И вот, заслоняя Ясный день, Плечи немыслимые топыря, Сила вымахивает через плетень, Неся кулаков пудовые гири. И вот они по носам прошлись, Ахнули мужики и кричат, рассеясь: — Евстигней Алексеич, остепенись, Остепенись, Евстигней Алексеич! — А тот налево и направо Кучи нагреб: — Подходи! Убью! — Стенка таким Одна лишь забава, Таких не брали в равном бою. Таких сначала поят вином, Чтобы едва писал ногами, И выпроваживают, И за углом Валят тяжелыми батогами. Таких настигают Темной темью И в переулке — под шумок — Бьют Евстигнешу Гирькой в темя Или ножом под левый сосок. А потом в лачуге, Когда, угарен, В чашках Пошатывается самогон, Вспоминают его: «Хороший парень!» Перемигиваются: «Был силен!» Нам предательство это знакомо, Им лучший из лучших Бывает бит, Несметную силу ломит солома, И сила, Раскинув руки, лежит. Она получает Мелкую сдачу — Петли, обезьяньи руки, Ожог свинца. Я ненавижу сговор собачий, Торг вокруг головы певца! Когда соловей Рязанской земли Мертвые руки Скрестил — Есенин, — Они на плечах его понесли, С ним расставались, Встав на колени. Когда он, Изведавший столько мук, Свел короткие с жизнью счеты, Они стихи писали ему, Постыдные, как плевки И блевота. Будет! Здесь платят большой ценой За каждую песню. Уходит плата Не горечью, немочью и сединой, А молодостью, Невозвратимым раскатом. Ты, революция, Сухим Бурь и восстаний Хранящая порох, Бей, не промахиваясь, по ним, Трави их в сусличьих Этих норах! Бей в эту подлую, падлую мреть, Томящуюся по любви дешевизне, Чтоб легче было дышать и петь, И жизнью гореть, И двигаться с жизнью!

7

Ты страшен Проказы мордою львиной, Вчерашнего дня Дремучий быт, Не раз я тобою Был опрокинут И тяжкою лапой Твоею бит. Я слышу, как ты, Теряющий силу, За дверью роняешь Плещущий шаг. Не знаю, как У собеседников было, А у меня Это было так: Стоишь средь Ковровотяжелых И вялых, И тут же рядом, Рассевшись в ряд, Глазища людей Больших и малых Встречаются И разбежаться спешат. И вроде как стыдновато немного, И вроде Тебе здесь любой Совсем не нуж о н. Но Ксенья Павловна Заводит Шипящий от похоти патефон. И юбки, пахнущие Заграницей, Веют, комнату бороздя, И Ксенья Павловна Тонколица, И багроволицы Ее друзья. Она прижимается К этим близким И вверх подымает Стерляжий рот. И ходит стриженный По-английски На деревянных Ногах фокстрот. И мужчины, Словно ухваты, Возле Женщины-помела… Жизнь! Как меня занесла Сюда ты? И краснознаменца Сюда занесла? И я говорю Ему: «Слов нету, Пляшут, Но, знаете, — не по душе. У нас такое Красное лето И гнутый месяц На Иртыше, У нас тоже пляска, Только та ли? До наших Танцоров Им далеко-о». А он отвечает: «Мы тоже плясали На каблуках, Но под „Яблочко“». Так пусть живут, Любовью светясь, Уведшей от бед Певца своего, — Иртышский Ущербный гнутый месяц И «Яблочко», Что уводило его!

8

Сквозь прорези этих Темных окон, Сквозь эту куриную Узкую клеть Самое прекраснейшее далёко Начинает большими Ветвями шуметь. О нем возглашают Шеренги орудий, Сельскохозяйственных и боевых. О нем надрываются Медные груди Оркестров И тяжких тракторов дых. О нем На подступах новой эры, Дома отцов Обрекши на слом, Поют на улице Пионеры, Красный кумач Повязав узлом. Я слышу его В движеньи и в смехе… Я не умею В поэмах врать: Я не бывал В прокатном цехе, Я желаю в нем побывать. Я имею в песнях сноровку, — Может быть, кто-то От этого — в смех, Дайте, товарищи, Мне путевку В самый ударный Прокатный цех. Чтоб меня Как следует Там катали, Чтоб в работе Я стал нуж о н, Чтобы песнь родилась — Не

та ли, Для которой Я был рожден? 1933

Стихотворения и поэмы, не включенные в прижизненные сборники

«Распрощалися с зимнею стуженькой…»

Распрощалися с зимнею стуженькой. Раньше солнцем алеет восток. Чаще стал с сизокрылой подруженькой Над окном ворковать голубок… Вечерами прохладными, нежными Вдоль по улице взбухших снегов Аккуратные, в меру прилежные, Ходят пары немых школяров. Впрочем, что я, совсем не немые, Только тихо они говорят, Разве можно в минуты такие Слово теплое им удержать?.. «Я люблю Вас любовью безбрежною!» И откуда берутся слова? «Эти песни, гульливо-мятежные, Золотая напела весна!» «Дай-ка личико мне белоснежное, Без любви ты увянешь цветком. Наша сказка, мечта наша нежная Пусть промчится чарующим сном!» Дальше? — Дальше по-новому старое. Дальше? — Дальше расскажет весна. Дальше — знают лишь оченьки карие, Да бездонные ночи глаза! 26 марта 1926 г. Павлодар

«Как этот год, еще пройдут года…»

Как этот год, еще пройдут года, Растают в сумерках тревожные вопросы… Не суждено мне, видно, расплетать Твои тяжелые и золотые косы. Еще не раз туманная луна В глазах зажжется отблеском зеленым. Еще не раз, еще не раз она Пошевелит и высеребрит клены. Желтоволосая завянет голова, Умолкнут нежные, немые разговоры. Я выдумаю тихие слова Про ночь любви и голубые шторы. И это так. Когда-нибудь потом Мне лунный хмель совсем не отоснится, И будет он последним серебром На плечи старые и в душу виться. И вот сейчас готов расслышать я В осенних скрипках звучных и мятежных, Что ты опять, как не было, моя И руки у тебя задумчивы и нежны… …Как этот год, еще пройдут года, Растают в сумерках тревожные вопросы… Не суждено мне, видно, расплетать Твои тяжелые и золотые косы. Весна 1926

«Незаметным подкрался вечер…»

Незаметным подкрался вечер, Словно кошка к добыче, Темных кварталов плечи В мутном сумраке вычертил. Бухта дрожит неясно. Шуршат, разбиваясь, всплёски. На западе темно-красной Протянулся закат полоской. А там, где сырого тумана Еще не задернуты шторы, К шумящему океану Уплывают синие горы. Кустами яблонь весенних Паруса раздувает ветер. Длинные шаткие тени Лапами в небо метят. Октябрь 1926 Владивосток.

БУХТА

Бухта тихая до дна напоена Лунными, иглистыми лучами, И от этого, мне кажется, — она Вздрагивает синими плечами. Белым шарфом пена под веслом, Темной шалью небо надо мною… Ну о чем еще, скажи, о чем Можно петь под этою луною? Хоть проси меня, хоть не проси Взглядом и рукой усталой, Всё равно не хватит сил, Чтобы эта песня замолчала. Всё равно в расцвеченный узор Звезды бусами стеклянными упали… Этот неба шелковый ковер, Ты скажи, не в Персии ли ткали? И признайся мне, что хорошо Вот таким, без шума и ошибок, Задевать лицом за лунный шелк И купаться в золоте улыбок. Знаешь, мне хотелось, чтоб душа Утонула в небе или в море Так, чтоб можно было вовсе не дышать, Растворившись без следа в просторе. Так, чтоб всё растаяло, ушло, Как вот эти голубые тени….. Не торопится тяжелое весло Воду возле борта вспенить… Бухта тихая до дна напоена Лунными, иглистыми лучами, И от этого, мне кажется, — она Вздрагивает синими плечами. Октябрь 1926 Владивосток.

РЮРИКУ ИВНЕВУ

Прощай, прощай, прости, Владивосток. Прощай, мой друг, задумчивый и нежный… Вот кинут я, как сорванный цветок, В простор полей, овеянных и снежных. Ты проводил и обласкал меня, Как сына, наделил советом. В невзгодье, в мрак, иль на рассвете дня — Я не забуду никогда об этом! Я не хочу на прожитое выть, — Но жду зарю совсем, совсем иную, Я не склоню мятежной головы И даром не отдам льняную! Прощай, мой друг! Прощай, прощай, поэт. Я по душе киргиз с раскосыми глазами. Вот потому и искренен привет, Вот потому слова — про многое сказали. Прощай, мой друг! Еще последний взгляд. Туман тревожно мысли перепутал. В окне мелькают белые поля, В уме мелькают смятые минуты… 18 декабря 1926 Владивосток — Хабаровск

ТАМ, ГДЕ ТЕЧЕТ ИРТЫШ

Под солнцем хорошо видна У берегов цветная галька. Свой гребень подняла волна Крылом нацелившейся чайки. Шумят листвою тальники, Но справиться с собой не в силе На неокрепшие пески Густые космы распустили. Ой, звонок на ветру Иртыш! На поворотах волны гибки. В протоках медленных камыш Зеленые качает зыбки… Здесь в сорок лет не перебить От корма ожиревшей птицы, И от Алтая до Об и Казачьи тянутся станицы. По тем становищам реки Не выжжены былые нравы, Буянят часто казаки, Не зная никакой управы. Старинным праздником блинов, Известной масленицей пряной, Здесь перегон не одного Роняет помертвелым с санок. И на отцовских лошадях Мальчишек озорные шайки Съезжаются. И не шутя Замахиваются нагайкой. Не в меру здесь сердца стучат, Не в меру здесь и любят люди, Под тонкой кофтой у девчат К четырнадцати набухают груди. Ой, звонок на ветру Иртыш! На поворотах волны гибки, Под этим ветром не остыть Лица рыбацкого улыбке. Вода под веслами кипит, Над головою — лентой птицы. От гор Алтая до Оби — Казачьей вольницы станицы. 1927