Сочинения. Письма

Куняев Сергей Станиславович

НА ВОЛЮ

День догорал, и свет закатный Сливался с бледной синевой. Молчит тайга… И лишь раскатный Рвет тишину протяжный вой… Каймою прихотно-узорной, Тропы взрывая снежный шелк, К поляне ступью осторожной Идет с капканом бурый волк… Он то свернется темным клубом, — И огласится воем даль, То вдруг свирепо белым зубом Грызет и лижет кровь и сталь… И вот то рык, то лязг железный, Во мраке ночи — острый взор… Подавлен страхом дух мятежный, И вою зверя внемлет бор… Тревога больно сердце сжала, Впивался в лапу враг стальной… И эхо жалобно хлестало По падям звонкою волной… Оленьи грезились угонки, Простор тайги, семья волков, Мороз утрами хрустно-звонкий, В чаще надежный темный кров… И, взвыв, рванулся — нету боли, Он с лапою… отгрыз капкан… В душе сполохом жажда воли, А в голове — огонь, туман… Метнулся

в дебри, тихий шорох И вой тревожный в далях смолк И потонул в родных просторах Добывший кровью волю волк… 1927

НА СЕВЕРЕ

Где ветер, врываясь в разрезы извилин, Расколотым льдом начинает звенеть, Там дружно под яркими звездами жили Серебряный Север и белый медведь. Издревле у Севера было во власти Играть табунами расколотых глыб, Медведь же хватал опененною пастью И грыз на снегу замерзающих рыб. Но каждого в сердце ударит потеря, И каждый для подвигов разных рожден. Тихонько подкрался к дремавшему зверю И вскинул, прицелясь, охотник ружье. И зверь зашатался под вспыхнувший грохот… И терпкая вязь пузырилась у губ, Когда, пораженный свинцовым горохом, Беду он чертил на подталом снегу. Ударилась морда покорно и тупо. И пенились звезды, во мгле замелькав, Когда над лохматым распластанным трупом Голодную морду поднял волкодав. Ночь тихо склонилась к его изголовью, Раздробленным льдом переставши звенеть. И были обрызганы черною кровью Серебряный Север и белый медведь. 1928

СИБИРЬ

Сибирь, настанет ли такое, Придет ли день и год, когда Вдруг зашумят, уставши от покоя, В бетон наряженные города? Я уж давно и навсегда бродяга. Но верю крепко: повернется жизнь, И средь тайги сибирские Чикаго До облаков поднимут этажи. Плывут и падают высокие закаты И плавят краски на зеленом льду. Трясет рогами вспуганный сохатый И громко фыркает, почуявши беду. Всё дальше вглубь теперь уходят звери, Но не уйти им от своей судьбы. И старожилы больше уж не верят В давно пропетую и каторжную быль. Теперь иные подвиги и вкусы. Моя страна, спеши сменить скорей Те бусы Из клыков зверей — На электрические бусы!.. 1928

АЗИАТ

Ты смотришь здесь совсем чужим, Недаром бровь тугую супишь. Ни за какой большой калым Ты этой женщины не купишь. Хоть волос русый у меня, Но мы с тобой во многом схожи: Во весь опор пустив коня, Схватить земли смогу я тоже. Я рос среди твоих степей, И я, как ты, такой же гибкий. Но не для нас цветут у ней В губах подкрашенных улыбки. Вот погоди, — другой придет, Он знает разные манеры И вместе с нею осмеет Степных, угрюмых кавалеров. И этот узел кос тугой Сегодня ж, может быть, под вечер Не ты, не я, а тот, другой Распустит бережно на плечи. Встаешь, глазами засверкав, Дрожа от близости добычи. И вижу я, как свой аркан У пояса напрасно ищешь. Здесь люди чтут иной закон И счастье ловят не арканом! ……………………………………………… По гривам ветреных песков Пройдут на север караваны. Над пестрою кошмой степей Заря поднимет бубен алый. Где ветер плещет гибким талом, Мы оседлаем лошадей. Дорога гулко зазвенит, Горячий воздух в ноздри хлынет, Спокойно лягут у копыт Пахучие поля полыни. И там, в предгории Алтая, Мы будем гости в самый раз. Степная девушка простая В родном ауле встретит нас. И в час, когда падут туманы Ширококрылой стаей вниз, Мы будем пить густой и пьяный В мешках бушующий кумыс. 1928

ВОДНИК

Качают над водою сходни Рубах цветные паруса, Мой друг — угрюмый, старый водник — Рукой проводит по усам. И вижу я (хоть тень акаций Совсем заволокла крыльцо) — Легли двенадцать навигаций Ему загаром на лицо. Он скажет: «Пошатались прежде… Я знаю этот водный путь…» Просвечивает сквозь одежду Татуированная грудь. Пока огней он не потушит В глуби своих зеленых глаз, Я буду долго, чутко слушать Уже знакомый мне рассказ. И мимо нас с баржою длинной, Волны разрезав сизый жир, Пройдет сторонкою старинный, Неповоротливый буксир. 1928

ПАРОХОД

Устал, пароход… Колеса верт и шь Ты медленнее и реже. Грузно режешь быстрый Иртыш, Воду зеленую режешь. Если бы ветер сильней и лютей — Ты закачался под валом бы И закружил бы сейчас людей У прутьев высокой палубы. Но воды спокойны, и пристань — вон, Такая босая и пестрая! А ну-ка, давай залезай в загон Напротив песчаного острова! Боком, боком — с тяжелым храпом, Боком, боком — к изогнутым трапам! Как белый горячий конь После больших погонь. Тише и тише… Команда: «Стоп!» Взнуздан крепко канатной уздой. И не успела с соседних песков Еще убежать волна — Быстрым потоком людских голов Пристань уже полна. Радость встреч тебе далека! Ты

деловито открыл бока. Вот, зажимая горячий дых, Ты принимаешь в пузо пуды… …Быстро огни опрокинулись в воду, И закачался протяжный сигнал. Если прибавишь до полного ходу — Шибче у берега стукнется вал… 1928

ПУШКИН

Предупреждение? Судьба? Ошибка? — Вздор! Но недовольство тонко смыла мгла… Приспущенные флаги штор И взмах копыт во тьму из-за угла. И острый полоз взрезал спелый снег, Закат упал сквозь роспись ярких дуг. Поспешливо придумать сквозь разбег, Что где-то ждет далекий нежный друг… Вот здесь встречал, в толпе других, не раз… И вдруг его в упор остановил Простой вопрос, должно быть, темных глаз И кисть руки у выгнутых перил. Конечно, так! Он нежность не увез! И санки вдруг на крыльях глубины, И в голубом церемониале звезд — Насмешливый полупоклон луны. И санки вкось. А запад ярко хмур. Сквозь тихий смех: — Какой невольный час… Даль зеркала и пестрый праздник дур И дураков. Не правда ли, Данзас? Усталый снег разрезан мерзлой веткой, Пар от коней. — Нельзя ли поскорей… — И ветер развевает метко Трефовый локон сумрачных кудрей. Туман плывет седеющий и серый, Поляна поднята в кустарнике, как щит. И на отмеренные барьеры Отброшены небрежные плащи. Рука живет в тугих тисках перчатки, Но мертвой костью простучало: Нет! И жжет ладонь горячей рукояткой С наивным клювом длинный пистолет. Последний знак… Судьба? Ошибка? — Вздор! Раздумья нет. Пусть набегает мгла. Вдруг подойти и выстрелить в упор В граненый звон зеленого стекла. И темный миг знакомых юных глаз, Который вдруг его остановил… — Вы приготовились? …И дорогая… — Раз! У тонких и изогнутых перил. Ведь перепутались вдруг, вспомнившись, слова, Которые он вспомнил и забыл. — Вы приготовились?.. …То нежность, что ли? — Два! У стынущих, причудливых перил — Вот в эту тьму багровую смотри! Ты в этом мире чувствовал и жил. …Бег санок легких, прозвеневших… — Три! У ускользающих, остынувших перил. …………………………………………………. Пустынна ночь. И лунно вьется снег. Нем горизонт. (В глуби своей укрой!) Усталых санок ровно сдержан бег, А сквозь бинты накрапывает кровь. 1928

ДОРОГОМУ НИКОЛАЮ ИВАНОВИЧУ АНОВУ

Ты предлагаешь нам странствовать С запада багряного на синий восток. Но не лягут дальние пространства Покорными у наших ног. Как в лихорадке кинематографических кадров, Мы не закружимся в вихре минут. Признайся, ведь мы не похожи на конквистадоров, Завоевывающих страну. Ночь в сумерках — словно дама в котиках — Придет. И, исчерпанные до дна, Мы, наверно, нашу экзотику Перекрасим в другие тона. С детства мило нам всё голубое И пшеничных просторов звень… Мы смешными покажемся — ковбои Из сибирских глухих деревень. Всем нам дорог сердец огонь, Но не будет ли всё по-старому, Если сменим мы нашу гармонь На мексиканскую гитару?.. Ты сулишь нам просторы Атлантики, Ну, а мы в дыму папирос Будем думать о старой романтике Золотых на ветру берез. И разве буйство зашумит по-иному, Если россов затянут в притон И дадут по бутылке рому, А не чашками самогон? И когда, проплывая мимо, Ночь поднимет Южный Крест, Мы загрустим вдруг о наших любимых Из родных оставленных мест. Вот тогда и будет похоже, Что, оторванные от земли, С журавлями летим мы и тоже Курлыкаем, как журавли. И в июньское утро рано Мы постучим у твоих дверей, Закричим: «Николай Иванович Анов, Принимай дорогих гостей!» 29 августа 1928

ОСЕНЬ

Пролетает осень птицей, Золотые перья уронив, Где недавно зреющей пшеницы В свежем ветре Бушевал разлив. Вечером осенним, Мягким, звонким, У тесовых у ворот Собирают парни и девчонки Деревенский пестрый хоровод. Не клонись, береза, вниз печально… И в тоске о прошлом не звени… — Словно в бусы, Старая читальня Нарядилась в яркие огни. Точно чует, что придут к ней скоро, Закричат: — Старушка, принимай Тех, кому дарят просторы Солнечный, богатый урожай. Слышишь ты: колосьями пшеницы Зазвенел наш Песенный разлив… Пролетает осень птицей, Золотые перья уронив. 1928

«Глазами рыбьими поверья…»

Глазами рыбьими поверья Еще глядит страна моя, Красны и свежи рыбьи перья, Не гаснет рыбья чешуя. И в гнущихся к воде ракитах Ликует голос травяной — То трубами полков разбитых, То балалаечной струной. Я верю — не безноги ели, Дорога с облаком сошлась, И живы чудища доселе — И птица-гусь, и рыба-язь. 1928 Омск