Сочинения

Поплавский Борис Юлианович

Снежный час

Отблеск рая спал на снежном поле, А кругом зима уж длилась годы. Иногда лишь, как пугливый кролик, Пробегала в нем мечта свободы. Было много снегу в этом мире, Золотых дерев под пеленою. Глубоко в таинственном эфире Проплывало лето стороною. Высоко в ночи закат пылал, Там на лыжах ангел пробегал. Он увидел сонный призрак рая И заснул, в его лучах играя. Бедный ангел, от любви очнись, Ты на долгий белый путь вернись. Сон тебя не знает, он жесток, В нем глубоко спит ночной восток. Я встаю, ответил ангел сонно, Я посланец девы отдаленной. Я летал по небу без усилья, Как же холод заковал мне крылья? Долго

ангел медлил умирая, А над ним горела роза рая.

Вечерняя прогулка

Над статуей ружье на перевес Держал закат. Я наблюдал с бульвара Навстречу шла, раскланиваясь, пара: Душа поэта и, должно быть, бес. Они втекли через окно в кафе. Луна за ними, и расселась рядом. На острове, как гласные в строфе, Толпились люди, увлекшись парадом. Луна присела, как солдат в нужде, Но вот заречье уж поднялось к небу. И радуясь, как и всегда беде, Сейсмографы решили новый ребус. Упала молния, зажглась в дыму реклама, Безумно закричала чья-то дочь, Рванулась тень на волю из чулана И началась двенадцатая ночь. Автоматический рояль души Всегда готов разлиться звуком жестким. Сановная компания, пляши, В подземном склепе осыпай известку!

Поэт из Монтевидео

Жюлю Сюпервиелю

Он на землю свалился, оземь пал, Как этого хотел весенний вечер, Как в это верил царь Сарданапал. Как смел он, как решился, человече! Как смел он верить в голубой пиджак, В оранжевые нежные ботинки И в синий-синий галстук парижан, В рубашку розовую и в штаны с картинки! Цвело небес двуполое пальто, Сиреневые фалды молча млели, И кувыркалось на траве аллеи Шикарное двухместное авто. И, кажется, минуты все минули Качнулся день, как выпивший холуй, И стало что-то видно, будто в дуле, В самоубийстве или на балу. Качнулся день и вылетел — и вышел Я к дому своему, как кот по крыше.

Кладбище под Парижем

Как человек в объятиях судьбы, Не могущий ни вырваться, ни сдаться, Душа находит: комнаты грубы, Гробы — великолепные палаццо. Вертается умерший на бочок Мня: тесновато. Вдруг в уме скачек Удар о крышку головою сонной И крик (так рвутся новые кальсоны). Другой мертвец проснуться не желал И вдруг, извольте: заживо схоронен! Он бьет о доску нежною ладонью И затихает. Он смиреет. Тонет. И вот отравный дух — втекает сон, Ширеет гробик, уплывает камень. Его несет поток, как пылесос, Крутят его, как повара, руками. И вот сиянье — то небесный град, Лучи дрожат, текут и радужатся. Сквозь их снопы — сто световых преград — Плывет лежащий, чтоб под звуки сжаться, А вверх и вниз, навстречу и кругом Скользят аляповато кирасиры, Какие-то плащи, венцы, огонь, А сам он тоже ангел, но в мундире.

Эпитафия

Извержен был, от музыки отвержен Он хмуро ел различные супы, Он спал, лицом в холодный мох повержен, Средь мелких звезд различной красоты.

1931

Лета

Белое небо. Телеги шумят. День раскаленный смеркается глухо. Ласточки низко и быстро летят, Души измучены летнею мукой. Тише, мой друг, не суди о грядущем. Может быть, Бог о судьбе позабыл, Пылью наполнив священные души. Смейся: никто никого не любил.

Близится утро, но еще не ночь

1

Я отравился, я плыву средь пены, Я вверх своей нечистотой несом, И подо мною гаснет постепенно Зловещий уголек — мой адский дом. И в красном кубе фабрики над лужей Поет фальшиво дева средь колес О трудности найти по сердцу мужа, О раннем выпадении волос. А над ручьем, где мертвецы и залы, Рычит гудка неистовый тромбон, Пока штандарт заката бледно алый С мороза неба просится в альбом. И в сумерках октябрьского лета Из

ядовитой и густой воды Ползет костяк огромного скелета, Перерастая чахлые сады.

1925

2

Не смотри в небеса Упадешь в фиолетовый омут Будешь жить средь живых Как больной позабывший свой дом Как звезда на весах Там с улыбкою гибнут и тонут Ты же гибнуть привык Образуйся и спой о другом Нет мой друг нас огромные звезды сильнее Что мы вызвали к жизни Больные волхвы темноты Все будет светлее пустее святей и больнее К священной отчизне Уже приложившим персты

1928

Путешествие в неизвестном направлении

1

Ласточки горят в кафе шумят газеты В облаках проходят президенты Спички гаснут отцветает лето Дождь шумит над полосатым тентом Город снова мой. Сколько лет душа грустит в притоне Слушая чеканный стук шаров Бедная душа иных миров Иди домой. Нет я слаба Я здесь в истоме Я здесь раба Говорите громче ярче звуки Я свои рассказываю муки Падаю на дно пустых зеркал.

2

Слишком рано на яркие звезды Горы смотрят и гаснут готовясь к отъезду. Возвращаются звезды в тела Раскрываются синие бездны Там где только что пена цвела.

1928

Раскаяние

Как черный цвет, как красота руки, Как тихое поскребыванье страха, Твои слова мне были велики Я растерял их, молодой неряха. Не поднимайте их, они лежат На грязном снеге, на воде страницы, Слегка блестят на лезвие ножа, В кинематографе сидят, чтоб веселиться А здесь, внизу, столпотворенье зол, Деревьев стон и перекресток водный, Где ядовитый носится озон, Опасный дух, прекрасный и холодный. Горбясь в дожде, в паноптикум иду, Пишу стихи и оставляю дома, Как автомат, гадающий судьбу — Автоматический рояль незаведенный.

Возвращение в ад

(Лотреамону)

Еще валился беззащитный дождь, Как падает убитый из окна. Со мной шла радость, вод воздушных дочь, Меня пыталась обогнать она. Мы пересекли город, площадь, мост, И вот вдали стеклянный дом несчастья. Ее ловлю я за цветистый хвост И говорю: давайте, друг, прощаться. Я подхожу к хрустальному подъезду, Мне открывает ангел с галуном, Дает отчет с дня моего отъезда. Поспешно слуги прибирают дом. Встряхают эльфы в воздухе гардины, Толкутся саламандры у печей, В прозрачной ванной плещутся ундины, И гномы в погреб лезут без ключей. А вот и вечер, приезжают гости. У всех мужчин под фалдами хвосты. Как мягко блещут черепа и кости! У женщин рыбьей чешуи пласты. Кошачьи, птичьи пожимаю лапы, На нежный отвечаю писк и рев. Со мной беседует продолговатый гроб И виселица с ртом открытым трапа. Любезничают в смокингах кинжалы, Танцуют яды, к женщинам склонясь. Болезни странствуют из залы в залу, А вот и алкоголь — светлейший князь. Он старый друг и завсегдатай дома. Жена-душа, быть может, с ним близка. Вот кокаин: зрачки — два пузырька. Весь ад в гостиной у меня, как дома. Что ж, подавайте музыкантам знак, Пусть кубистические запоют гитары, И саксофон, как хобот у слона, За галстук схватит молодых и старых. Пусть барабан трещит, как телефон: Подходит каждый, слышит смерти пищик. Но медленно спускается плафон И глухо стены движутся жилища. Все уже зал, все гуще смех и смрад, Похожи двери на глазные щели. Зажатый, в них кричит какой-то франт, Как девушка под чертом на постели. Стеклянный дом, раздавленный клешней Кромешной радости, чернильной брызжет кровью. Трещит стекло в безмолвии ночном И Вий невольно опускает брови. И красный зрак пылает дочки вод, Как месяц над железной катастрофой, А я, держась от смеха за живот, Ей на ухо нашептываю строфы.