Сочинения

Поплавский Борис Юлианович

«Идет Твой день на мягких лапах…»

Вячеславу Иванову

Идет Твой день на мягких лапах, Но я не ведаю, смеюсь. Как тихий звук, как странный запах, Вокруг меня витает жуть. О, мстительница! Долго, долго Ты ждешь наивно и молчишь. Так спит в снегу капкан для волка И тихо вьется сеть для рыб. Поет зима. как соловей, Как канарейка, свищет вьюга. Луна восходит, а правей Медведица подходит с юга И сытый мир счастливый Твой Не знает, что уже натянут Прозрачный лук над головой, Где волосы еще не вянут. Иль, может быть, через эфир, Как песня быстрая о смерти, Уже стрела кривую чертит По кругу, где стоит цифирь.

«Я люблю, когда коченеет…»

Я люблю, когда коченеет И разжаться готова рука, И

холодное небо бледнеет За сутулой спиной игрока. Вечер, вечер, как радостна вечность, Немота проигравших сердец, Потрясающая беспечность Голосов, говорящих: конец. Поразительной тленностью полны Розовеют святые тела, Сквозь холодные, быстрые волны Отвращенья, забвенья и зла. Где они, эти лунные братья, Что когда — то гуляли по ней? Но над ними сомкнулись объятья Золотых привидений и фей. Улыбается тело тщедушно, И на козырь надеется смерд. Но уносит свой выигрыш душу Передернуть сумевшая смерть.

«Ты в полночь солнечный удар…»

Ты в полночь солнечный удар, Но без вреда. Ты в море серая вода, Ты не вода. Ты в доме непонятный шум, И я пляшу. Невероятно тяжкий сон. Ты колесо: Оно стучит по камням крыш, Жужжит, как мышь, И медленно в огне кружит, Во льду дрожит, В безмолвии на дне воды Проходишь Ты, И в вышине, во все сады, На все лады. И этому леченья нет. Во сне, во сне Течет сиреневый скелет, И на луне Танцует он под тихий шум Смертельных вод. И под руку я с ним пляшу, И смерть, и черт.

«Жизнь наполняется и тонет…»

Жизнь наполняется и тонет На дно, на дно, И входит белый смех в хитоне, Мертвец в окно. Там ложно зеркало светает В земной тюрьме, И лето в гости прилетает К нагой зиме. Стоит недвижно над закатом Скелет весов, Молчит со звездами на платье Душа часов. Кто может знать, когда луна Рукою белой, Как прокаженная жена, Коснется тела. В саду проснется хор цветов Ключ заблестит. И соловей для темных слов Во тьму слетит. Огонь спускается на льдину Лица жены. Добро и зло в звезде единой Сопряжены. Вокруг нее сияют годы, Цветы и снег, И ночь вращается к восходу, А солнце к тьме. Как непорочная комета Среди огня Цари, невеста Бафомета, Забудь меня.

«Священная луна в душе…»

Георгию Адамовичу

Священная луна в душе Взойдет, взойдет. Зеленая жена в воде Пройдет, пройдет. И будет на пустом морозе Кровь кипеть, На тяжкой деревянной розе Птица петь. Внизу вращается зима Вокруг оси. Срезает с головы сама Сирень власы. А с неба льется черный жар, Мертвец сопит, И падает на нос ножа Актер, и спит. А наверху кочует лед, И в нем огонь И шелест золотых колод Рукой не тронь! Прозрачный, нежный стук костей, Там игроки. Скелеты с лицами гостей, Там дно реки. Утопленники там висят На потолке, Ногами кверху входят в сад И налегке. А выше черный странный свет И ранний час. Входящий медленно рассвет Из-за плеча. И совершенно новый день Забвенье снов, Как будто и не пела тень, Бренча без нот.

«Я шаг не ускоряю сквозь года…»

Я шаг не ускоряю сквозь года, Я пребываю тем же, то есть сильным Хотя в душе большие холода, Охальник ветер, соловей могильный. Так спит душа, как лошадь у столба, Не отгоняя мух, не слыша речи. Ей снится черноглазая судьба, Простоволосая и молодая вечность. Так посредине линии в лесу На солнце спят трамвайные вагоны. Коль станции — большому колесу Не хочется вертеться в час прогона. Течет судьба по душам проводов, Но вот прорыв, она блестит в канаве, Где мальчики, не ведая годов. По ней корабль пускают из бумаги. Я складываю лист — труба и ванты. Еще раз складываю — борт и киль. Плыви, мой стих, фарватер вот реки, Отходную

играйте, музыканты. Прощай, эпическая жизнь, Ночь салютует неизвестным флагом И в пальцах неудачника дрожит Газета мира с траурным аншлагом.

Юный доброволец

Путешественник хочет влюбиться, Мореплаватель хочет напиться, Иностранец мечтает о счастье, Англичанин его не хотел. Это было в стране синеглазой, Где танцуют священные крабы, И где первый, первейший из первых, Дремлет в розовых нежных носках. Это было в беспочвенный праздник, В отрицательный, високосный, День, когда говорят о наборе, В день. когда новобранцы поют. И махают своими руками, Ударяют своими ногами, Неотесанно голос повыся, Неестественно рот приоткрыв. Потому что над серою башней Закружил алюминьевый птенчик, И над кладбищем старых вагонов Полыхнул розовеющий дым. Потому что военная доля Бесконечно прекраснее жизни. Потому что мечтали о смерти Души братьев на крыше тайком. А теперь они едут к невесте В красной кофте, с большими руками, В ярко-желтых прекрасных ботинках С интересным трехцветным флажком. Хоть известно, что мир сепаратный Заключили министры с улыбкой, Хоть известно, что мирное время Уж навеки вернулось сюда. И прекрасно женат иностранец, И навеки заснул англичанин, Путешественник не вернется, Мореплаватель мертв давно.

«Синий, синий рассвет восходящий…»

А.С. Гингеру

Синий, синий рассвет восходящий, Беспричинный отрывистый сон, Абсолютный декабрь, настоящий, В зимнем небе возмездье за все. Белый мир поминутно прекрасен, Многолюдно пустынен и нем, Безупречно туманен и ясен, Всем понятен и гибелен всем. Точно море, где нежатся рыбы Под нагретыми камнями скал, И уходит кораблик счастливый, С непонятным названьем «Тоска». Неподвижно зияет пространство, Над камнями змеится жара, И нашейный платок иностранца Спит, сияя, как пурпур царя. Опускается счастье, и вечно Ждет судьбы, как дневная луна. А в тепле глубоко и беспечно Трубы спят на поверхности дня.

«Пылал закат над сумасшедшим домом…»

А. Минчину

Пылал закат над сумасшедшим домом, Там на деревьях спали души нищих, За солнцем ночи, тлением влекомы, Мы шли вослед, ища свое жилище. Была судьба, как белый дом отвесный, Вся заперта, и стража у дверей, Где страшным голосом на ветке лист древесный Кричал о близкой гибели своей. Была зима во мне и я в зиме. Кто может спорить с этим морем алым, Когда душа повесилась в тюрьме И черный мир родился над вокзалом. А под землей играл оркестр смертей, Высовывались звуки из отдушин, Там вверх ногами на балу чертей Без остановки танцевали души. Цветы бежали вниз по коридорам, Их ждал огонь, за ними гнался свет. Но вздох шагов казался птичьим вздором. В се засыпали. Сзади крался снег. Он город затоплял зарею алой И пел прекрасно на трубе зимы И был неслышен страшный крик фиалок, Которым вдруг являлся черный мир.

Зеленый ужас

На город пал зеленых листьев снег, И летняя метель ползет, как пламя. Смотри, мы гибель видели во сне, Всего вчера, и вот она над нами. На лед асфальта, твердый навсегда, Ложится день, невыразимо счастлив. И медленно, как долгие года, Проходят дни, солдаты синей власти. Днесь наступила жаркая весна На сердце мне до нестерпимой боли, А я лежал водою полон сна, Как хладный труп; раздавлен я, я болен. Смотри, сияет кровообращенье Меж облаков, по венам голубым, И я вхожу в высокое общенье С небесной жизнью, легкою, как дым. Но мир в жару, учащен пульс мгновений, И все часы болезненно спешат. Мы сели только что в трамвай без направленья, И вот уже конец, застава, ад. Шипит апрельской флоры наважденье, И пена бьет из горлышка стволов. Весь мир раскрыт в весеннем нетерпеньи, Как алые уста нагих цветов. И каждый камень шевелится глухо, На мостовой, как головы толпы, И каждый лист полураскрыт, как ухо, Чтоб взять последний наш словесный пыл. Темнеет день, весна кипит в закате, И музыкой больной зевает сад. Там женщина на розовом плакате, Смеясь, рукой указывает ад. Восходит ночь, зеленый ужас счастья Разлит во всем, и лунный яд кипит. И мы уже, у музыки во власти У грязного фонтана просим пить.