Божественный огонь строптивый коньНесет меня с могуществом поносаА вы глядите дева из оконНе видя дале розового носаИ вместе с тем прикован я ко вамТак стрелка ищет полюс безучастныйИль по земле летит стремглав кавунЧтоб о него разбился мяздрой краснойЧто может быть несчастнее любвиКо вам ко вам о каменные бабыЧьи пальцы слаще меда иль халвыЧьи глазки распрекрасны как арабы
<1925–1927>
«Черепаха
уходит под череп…»
Черепаха уходит под черепКак Раскольников в свой расколПлач сыновий и рев дочерийВысыпаются с треском на столНо довольно этого срамаЗаведите ротор моторМир трещи как оконная рамаРазрывайся как ватный платок
«Есть в этом мире специальный шик…»
Есть в этом мире специальный шикПоказывать что Ты лишен души
<1925–1927>
«Мне ль реабилитировать себя…»
Мне ль реабилитировать себяЗа преступленье в коем все повинныКто улетал на небо бытияЧтоб воинскую избежать повинностьСпохватываюсь и спеша пишуС зловещими названьями запискиСлегка дымлю потом в петле вишуПотом встречаю деву с легким пискомНад евою тружусь щипя власыПод девою во мгле в земле гуляюИль ухожу на самые басыПотом воркую или тихо лаюНагое безобразие стиховВоспринимаешь ты как бы одетымИ спишь о странность тамошних духовА мы пускаем газы бздим квартетом
<1926>
«Акробат одиноко взобрался на вышку…»
Акробат одиноко взобрался на вышкуОзирает толпу, что жует и молчитНо оркестр умолк барабан закатилсяСладострастные дамы прижались к мужьямА внизу хохотал размалеванный клоунНа спине расточая луну богачейОн доподлинно знал о присутствии БогаПрофессиональный секрет циркачей
«Луна часов усами повела…»
Луна часов усами повелаЦифирью осклабилась безобразноЛежит душа с улыбкою волаВо сне во сне возвышенно и праздно
«В Америку ехали воробьи…»
В Америку ехали воробьиНа розовом дирижаблеИх встречал там Чарли ЧаплинМери Пикфорд клялась в любвиИ другие киноактеры(Шура Гингер я впал в твой тон)Заводили свои моторыНадевали свои пальто
«Я пред мясной где мертвые лежат…»
Я пред мясной где мертвые лежатЛюбил стоять, хоть я вегетарьянец.Грудная клетка нежностию сжатаПолзет на щеки нестерпим румянец.Но блага что сжирает человекСего быка с мечтательной подругойЗапомнит он потом на целый векКакою фауне обязан есть услугой.Хотя в душе и сроден мне теленок,Я лишь заплакал в смертный час его.Здоровый конь не тронет до сегоЛишь кони умирающие конок.Благословен же мясника топорИ острый нож судьбы над грудью каждой.Ведь мы любви не знаем до тех <пор>Как умирающий воскликнет «жажду!»
Снежная пудра бульвара
Пудрится снегом бульвар пустойНочью тихо засыпают укусыИ раны от одичавшей жизни
злойКогда-то ласковой и золотисто-русойДелает это куртизанка после свиданияЛицо помятое красное, исцарапанное ногтямиЗасыпает слоем пудрыЧтобы опять служить любовным буднямЗавтра опять новые раны следыНа свежем слое снега зачернеют гадкоИ опять, когда уйдут ониОн будет пудриться украдкойСпокойной пудрою молекулТуманных блеск, себя покрывПод фонарем светящий секторСнежинок света молчалив.
Бред
Сегодня мертвецы опять вбивают гвоздив свои большие медные гробыкровавых капель распухнувшие гроздичертят перед глазами красные круги.Смотрите там в углу сидит унылый дьяволи ловит на лету летящий монопланкогда-то был царем и он когда-то правилТеперь унылый черт сошел на задний планКакой-то там мертвец проснулся слишком раноон будит мертвецов соседей по гробамФосфорицитный свет шипя течет из ранытечет и расплывается, загнивши, по губамЯ, кажется, больной и очень слишком нервенЯ, кажется, умру через четыре днянет просто тяжело какой-то орган прерванно как светла и легка душа
«В полдневный час белеет синева…»
Л.К.
В полдневный час белеет синеваВ пыли старьевщик прекращает пеньеМеланхолически дневное синемаЧуть слышным звоном слизывают тениВнутри рояль играет чуть живойНад призраком какой-то славы прежнейМир на вершине солнечной кривойЗамедлил шаг прислушиваясь к безднеБольным сердцам мила дневная тьмаНо где-то дальше грохот отдаленныйИ над скольженьем светового днаПо тонкой крыше тает шелест сонныйА вечером прозрачна синеваЛоснится кашель сыростью осеннийИ холодом омытая листваСредь желтых луж бросает ярко тениАх молодость тебя нельзя забытьКосой огонь вечерняя погодаИ некуда идти и некого любитьБезделие и жалость без исходаВсю ночь в кафе под слабый стук шаровО чем Ты пишешь. Утро голубеетИ соловей из глубины дворовПоет таясь как он один умеетАх это все не верится ТебеЧто это так что это все что будетВ казарме день играет на трубеИ первые трамваи город будят.
Ветер мирозданья
Адольфу
бессмертному мастеру
гетелберского алтаря
в благодарность
за его восемь картин —
восемь сторон
христианского пентаэдра
Вздыхает сонный полдень над обманом,И никнет чаша дней, лия духи.Бесплатным ядом, голубым туманомСквозь тонкий ледостав цветут стихи.Ты снишься мне, возлюбленное лоно,Моих первичных лет; давно, давно,Откуда звездный ветер неуклонноСтекает в мир, как новое вино.В своих волнах неся огни живые,Звенящие цветы святых садов,Согласно опрокинутые выи,Уста, что будут петь средь толстых льдов.С священных Альп, сквозь реквиум столетий,Сползают плавно ледники огня.В своих хорах поют согласно дети.Работают, ждут праздничного дня.Когда закат сиреневый ручьямиСлетит к их непокрытым головам.Чтобы они вновь встретились с друзьямиНа высоте, над отраженьем. Там…