Не неврастении зеленая змеяЧто на углу виется в мокром дымеТобою в лоб укушена фантазияОна мертва хотя и невредимаЗеленые зеленые домаИ воздух плотный что хороший саванИ коридор ползучий как роман
1925
«Садится дева на весы…»
Садится дева на весыСвой задний вес узнать желаяИ сходит человек в часыИз вечности то есть из рая
1925
«Лесничий лестницы небесной Ты не без…»
Лесничий лестницы небесной Ты не безНебес
отличия. Несправедливый орденНеисправимый но заправский ордерЗавеса Ты но всуе о ЗевесОдин какой счастливою рукойПристали козыри. Ах женщина присталаПорукой быть рекою о рек койПристало быть податливым металломИду по лестнице Иакова двоякоНадземная машина не спешитВояка шасть на яка всадник якоА пеший? Правда есть куда спешить.Вздыхает метко <нрзб.>, смекаетБлоха я съешь на сколько беготниКозел я зол я головой мотаюО немочь не могу не иметь мошныМошны крестьяне хоть на них креста нетОщерится священник — не щерись.А чуб до губ но от губы их станетОставит для нелепых фельдшерицДля снисходительных и ловких падчерицПоэты медицинский персоналНемалые больницы над каналомТо мочите клиента по началуПотом она же а потом она жеМы клеили любови картонажи.
1925
«Фонарь прохожему мигнул…»
Фонарь прохожему мигнулКак закадычный другНо слишком яркий луч лягнулВ лицо ударив вдругУпал прохожий как солдатС стрелой луча в грудиЕе не вытащить назадОн мертв хоть невредимТак прикоснулась Ты перстомСлегка ко лбу зимыИ пал стоящий над постомСолдат слуга ФомыТы невидимо подошлаКак серый снег сухойИ виселицы обнялаПеньковою рукой
1925
«В серейший день в сереющий в засёрый…»
В серейший день в сереющий в засёрыйБеспомощно болтается рукаКак человек на бричке без рессоровКак рядовой ушедшего полкаЛоснящиеся щеки городовНамазаны свинцовою сурьмоюИ жалкий столб не ведая годовРуками машет занявшись луноюИ было вовсе четверо надеждПять страшных тайн и две понюшки счастьяИ вот уже готов обоз невеждГлаголы на возах в мешках причастьяБеспошлинно солдатские порткиВзлетают над ледовыми холмамиИ бешено вращаются платкиЗа черными пустыми поездамиСклоняется к реке словесный дымБесшумно убывая как величьеИ снова город нем и невредимСтирает с книг последние отличьяСтеклянные высокие глазаКатаются над городом на горкеА слез летает целая грозаТанцующая на крыше морга
«Не буффонаду и не оперетку…»
Не буффонаду и не опереткуНо нечто хилое во сне во снеУвидела священная кокеткаУзрела в комфортабельной тюрьмеБыл дом силен и наглухо глубокА на чердачном клиросе на хорахВо тьме хихикал черный голубокС клешнями рака и глазами вораИ только мил хозяин белобрысПродрав глаза тянулся сонно к фтореДлиннейшей лапой домовая рысьЕго за шиворот хватала он не спорилИ снова сон храпел сопел вонялИ бесконечным животом раздавшисьЦарил все комнаты облапив все занявНад теми что заснули разрыдавшисьИ долго дива перьями шуршаЗаглядывая в стекла билась периПока вверху от счастья антрашаВыкидывал священный рак за дверью
«Бездушно и страшно воздушно…»
Бездушно и страшно воздушноВозмутительно и лукавоЛетает стокрылое счастьеВ него наливают бензинНа синее дерево тихоВлезает
один иностранецОн машет тоненькой ручкойАрабы дремлют внизуОни танцевали как мышиОбеспеченные луноюОни оставались до балаОни отдавались внаемИ было их слишком малоИ было их слишком многоПотому что поэтов не большеНе больше чем мух на снегу.
«Блестит зима. На выгоне публичном…»
Блестит зима. На выгоне публичномШумит молва и тает звук в трубеШатается душа с лицом поличнымМечтая и покорствуя судьбеА Александр курит неприличноШикарно дым пускает к потолкуПотом дите качает самоличноВторично думает служить в полкуИ каждый счастлив боле или менеИ даже рад когда приходит гостьХоть гость очами метит на пельмениЛицом как масло а душой как костьНо есть сердца которые безумноБездумно и бесчувственно горятОни со счастьем спорят неразумноНемотствуют и новый рвут нарядНа холоде замкнулся сад народныйТемнеет день и снег сухой шуршитА жизнь идет как краткий день свободныйЧто кутаясь в пальто пройти спешит
«Я Вас люблю. Любовь она берется…»
Я Вас люблю. Любовь она беретсяНевесть почто, а Вы какой-то бог.Я падал об землю; но ох! земля дерется.Коль упадешь, шасть в глаз, в адамов бок.Оставил я валяние злодеяИ шасть летать, но ох, лета, лета!Не позволяют мне: я молодею.Спешит весна, та ль? О не та, не та!Что некогда. Но некогда! Стенаю:Стена я, говорит судьба; но ба!Я расставляю знаки препинаньяИ преткновенья, гибели, слова.Моей любви убийственны романы.С романом чай, с ромашкой чай? Не то.Но пуст карман. Я вывернул карманыЖилета и тужурки и пальто.Вы все ж такая. Каюсь: где! где! где!Слова найти, ти, ти, та, та, ту, ту.Встаю на льду, вновь падаю на льде:Конькам судьбы доверивши мечту.
«Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд…»
Отъездом пахнет здесь, смердит отъезд:Углем прозрачным, кораблем железным.Оркестр цыганский перемены местГимн безобразный затянул отъезду.Одно из двух, одно из трех, из этих:Быть на земле иль быть на море там,Где змей, змей выплывает на рассвете,Которого боится капитан.Там, где качается железный склеп двухтрубный,Гам, где кончается шар беспардонно круглый.Где ходит лед, как ходит человек,Гоняется за вами в жидком мраке.И ударяет челн по голове,Ломая нос, как футболисты в драке.Где есть еще крылатые киты,Чтобы на них поставить дом торговый.И где в чернильной глубине скотыЖивут без глаз — Ты жить без глаз попробуй.Где в обморок впадает водолаз,Как в море пал без звука ручеишко,Пока над ним, лишь для отвода глаз,Его корабль уносит ветр под мышкой.
«Летящий снег, ледящий детский тальк…»
<Летящий> снег, ледящий детский талькОсыпал нас как сыпь, как суесловьеВзошел четверг на белый пьедестал,Мы все пред ним покорствуем, сословья.На слове нас поймала, поняла,Ударила печали колотушкой.Как снег с горы, нас не спросясь, смела,Бежим барашки, скачет волк-пастушка.Ты бьешь нас, ножницами нас стрижешь,Летит руно, как кольца над окурком.Зима Большой безделия снежок.Безмыслия приятнейшая бурка.Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.Но глупому барану в дом не хотца.Баран, баран, почто ты не кентавр,Лишь верхней частью с ним имея сходство.Уж сторож тушит над полями свет.Почто упорствовать, строптивый посетитель?Но, утомись игрой, ушел служитель.Сплю в горном зале, на столов траве.