Сочинения

Поплавский Борис Юлианович

1926

«Как медаль на шее у поэта…»

Как медаль на шее у поэта Как миндаль на дереве во рту Белое растерзанное лето Подымалось на гору в поту

1926

«Розовело небо, холодело…»

Розовело небо, холодело, Ранний час был дик, как иностранец. На земле молиться надоело, Над холмом возник жестокий глянец.

«В осенний день когда над плоским миром…»

A Paud Fort

В осенний день когда над плоским миром Родилась желтоносая луна Встает из гроба русая Эльвира Дочь мраморной жены и колдуна Но впрямь Эльвира не узнала мира Умри умри несчастная Эльвира И вот по тоненьким вершинам елок Идет к заставам королева дев Над нею плачет робкий глас Эола И

леший руки черные воздев Эльвира в город по вершинам елок Идет идет не слушая Эола Эльвира в городе свистят в дыму машины На шее пери белое боа И к ней плывут шикарные мужчины По воздуху и разные слова Эльвиру жмет пернатое боа Эльвира слышит разные слова Эльвира-пери отвернись от мира Проснись проснись безумная Эльвира А через год над крышами вокзала Ревел как белый тигр аэроплан И в нем Эльвира нежно танцевала Под граммофон под радио джаз-банд.

1926

«Напрасным истреблением страстей…»

Напрасным истреблением страстей Мы предавались на глазах гостей Они смеялись жались забивались Нас покидали и не возвращались Был темен вечер той последней встречи И дождь летел со скоростью картечи Но ты нескромно прежде весела Хотела тихо встать из-за стола

1926

Бардак на весу

Владимиру Кемецкому

Таинственный пришлец не спал подлец Он шаркал шаркал тонкими ногами Он грязною душой в одном белье Ломался беспредметно пред врагами Варфоломеевская ночь была точь-в-точь Точь-в-точь такой же, водною с отливом Спала спала убийственная ночь Счастливейшая из всех счастливых В тумане лунный рак метал икру Лил желчь и длил молчание бесплатно Потом измыслив некую игру Зашел. И вот! во сне, в белье, халатно. На сальный мир стекает свет — светает Уж тает ледяная ночь уже сквозит Другая жизнь не мертвая святая Что ночью слышит, видит Вечный Жид О блядь! Дневная гладь весна ночная Сгинь подлежащий сон, парящий стон Вращающаяся и ледяная Игла весны входящая в пальто Средь майской теплоты где ходят льды Побоище невидное, а выше Переползающие в дыму столы И там на них поэты сняв портища Алло Алло но спит облезлый сонм Уже издавши образцовый стон Оставившие низший телефон Проклявшие печатный граммофон И голый голос тонет без воды Прозрачный череп стонет без беды Возвратный выдох молкнет на весу Прелестный призрак виснет на носу Безумно шевеля рукой клешней С зажатой в ней плешивою луной Покойник жрет проворно колбасу В цилиндре пляшет нагишом в лесу И с ним в него впившись волшебный рак Трясется в такт как образцовый фрак Раскачивается небес барак Кракк!!!!

Письмо швейцара

На вешалке висят печаль и счастье Пустой цилиндр и полное пальто Внизу сидит без всякого участья Швейцар и автор, зритель и не то Танцуют гости за перегородкой Шумит рояль как пароход, как лед И слышится короткий рев, короткий Сон музыканта, обморок, отлет Застигнутые нотами робеют Хотят уйти но вертятся, растут Молчат в сердцах то фыркают слабея Гогочут: Раз мы в мире ах раз тут И в белом море потолков плафонов Они пускают дым шикарных душ Заводят дочь стихи и граммофоны В пальто и университет идут под душ Потом издавши жизнеописанье Они пытаются продать его комплект Садятся в сани запрягают сами И гордо отстраняют дым котлет

Любовь к испанцам

Испанцы это вроде марокканцев Прекраснейшие люди на планете Они давно носили брюки клешем Трень тренькали на саблях в добрый час На красном солнце пели и лениво Лениво умирали в тот же вечер (Пилили горло бритвою шикарной Еще пилок и голос ик да ик) Прекрасно молчаливо и хвастливо Не зная о законе Альвогадро Вытягивали в струнку нос залива Чтобы на нем стоял футбольный мяч Затягивали бесполезный матч.

Dionisus Au P^ole Sud

А.А.В.

Revue en un acte Personnages Personnages Marie — Solveig — H'el`ene — Venus — Anne — principe femme dans la nature Jesus — Dionisus — principe androgyne corr'elation du passif et de l’actif Marie alias

«Sophie» — Sephira devenant par r'efraction Sophie Achamot ^ame humaine Christ non encore n'e — conscience humaine — ratio Ange Voyageurs et snobs ex. Розовый крест опускался от звезд Сыпались снежные розы окрест Путник не тронь эти странные розы Пальцы уколешь шипами мороза Милый не верь ледовитой весне Все это только лишь розовый снег… В розовом фраке волшебник Христос Там собирает букеты из роз Вечером выползли толстые раки В проруби призрак в сиреневом фраке Утром хихикали красные груди Сонно лежали убитые люди. Чу по шоссе точно палец по торе Едет за сыном мадонна в моторе! Как на холсте Одильона Редона Скачет в карете красотка мадонна. Но опускается занавес снега Загромождает дорогу телега. Ангел шофер поднимись над дорогой (Нерасторопны лакеи у Бога). Но хохотал огнедышащий поезд Дева Венера срывает свой пояс; Шубу снимает Диана во сне Ева стремительно сходит на снег Дива опомнись проснись обернись Умер в хрустальных цепях Адонис Он утонул белозубый охотник Плачет отец его Праведный Плотник Но как спортсмен как кочующий жид Сольвейг мадонна на лыжах бежит Брызжет сиянье на нежную леди Анну Диану боятся медведи; В разнообразном холодном сиянье Призрак скользит по стране без названья, Там где себя устрашается голос Что произносит фамилию «полюс». И наконец под горой из стекла Видит Елена два белых крыла Зрит полосатое знамя и звезды, Сквозь неподвижный разреженный воздух. Дом воплощение неги и скуки Запахи кухни и трубные звуки… И в полосатой зеркальной стене Видит она как в прозрачном вине Ходят прекрасные дамы и лорды Нежны холодны прелестны и горды По бесконечным гостиным кочуют В розовых платьях бесстрастно танцуют И в невозвратном счастливом жужжанье В радостном небе летят горожане И среди них восхитительный денди С синим моноклем на шелковой ленте Гладко постриженный, в возрасте, в теле Здесь Дионис проживает в отеле. Вышел; прилично приветствовал мать Стал дорогую перчатку снимать. Но не пожались различные руки Сольвейг на снег опадает от скуки Сольвейг на смерть оседает от смеха Лает в ответ ледовитое эхо Грудь неестественный смех разрывает Сольвейг ослабла она умирает. Франт не успел дотянуться до тела Тело растаяло оно улетело.

«Вино и смерть, два ястреба судьбы…»

Вино и смерть, два ястреба судьбы, Они летают и терзают вместе. Но лишена печали и мольбы И гнева падаль, равнодушна к мести. Бессмертен труп, но смертна плоть моя. Они, летящие от сотворенья мира, Едят его, об этом плачет лира, Но далее ползет небес змея. Так над водами, ожидая падали, Парят они, друзья и ужас муз. Об этом знают все, кто на дороге падали, И поднимались, но не поднимусь, Уж смертный холод обнимает душу, Она молчит и ни одной мольбы. Так преданную прекращенью сушу Неслышно правят ястребы судьбы.

«Шасть тысячу шагов проходит жизнь…»

Шасть тысячу шагов проходит жизнь Но шаг один она тысяченожка. О сон (как драпать от подобных укоризн) Борцову хватку разожми немножко. Пусть я увижу (знамо ль что и как) Но во вне все ж. Ан пунктик в сем слепого. Быть может в смерть с усилием как как Мы вылезаем (ан возможно много). Огромная укромность снов мужей Ан разомкнись (всю ль жизнь сидеть в сортире). Стук рядом слышу вилок и ножей Музыку дале: жизнь кипит в квартире. (Звенит водопроводная капель) Но я в сердцах спускаю счастья воду И выхожу. Вдруг вижу ан метель! Опасные над снегом хороводы.

«Ничего не может быть прелестней…»

Ничего не может быть прелестней Ресторана за сорок су Где приветственно нежной песней Вас встречает хозяин барсук Где толкуют бобры и медведи О политике и о еде Где начищены ручки из меди На прилавке и на плите Где душа утешается супом Или режет жаркое в сердцах И где я с видом важным и глупым Не пытаюсь читать в сердцах Барсукам подвигаю солонки И медведям горчицы мед Меж рекламой старинных мод И столом где бутылок колонки Ничего не может быть прелестней Ресторана за сорок су Где приветственно нежной песней Вас встречает хозяин барсук