Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
Это детская.
В груди неприятно ноет от воспоминаний о том, что я даже не знала о существовании пеленального столика, а у Стаси тут наверняка полный комплект всей мебели.
Не хочу даже смотреть.
Не хватало еще устроить перед Авдеевым безобразную истерику.
— А где твоя комната? — Разворачиваюсь к нему лицом, выбрасывая из головы все тяжелые, грустные и лишние мысли.
Все было гораздо проще, когда я считала его просто жутко красивым, здоровым и сексуальным мужиком, а он думал, что я просто стерва с придурью. И даже если мы уже никогда не сможем откатить наше знакомство к базовым
— Следующая дверь, — кивком указывает Вадим.
Я захожу внутрь, секунду пытаюсь нащупать выключатель, но Вадим приходит на помощь раньше. Кладет поверх моей руки свою шершавую ладонь, чуть сжимает, ведет выше по стене, пока мои пальцы не натыкаются на гладкую кнопку. Ничего удивительного, что я пыталась найти ее гораздо ниже — с ростом Вадима ему приходилось бы сгибаться в три погибели каждый раз, чтобы включить свет. А для меня эта буквально чуть ли не на уровне головы.
Его комната выдержана в общем стиле с домом, но в строгих оттенках синего.
Стеклянные перегородки отделяют спальню от совместимой ванны и гардеробной.
— Так и будешь стоять на пороге, Монте-Кристо? — куда-то мне в волосы спрашивает Вадим, и тепло его дыхания приятной волной скользит от макушки до самого копчика. — Испугалась? Серьезно?
— Авдеев, доктор еще не благословил меня на радости активной сексуальной жизни с мужиком, на котором мать-природа не отдохнула вообще нигде. — В шутку локтем тычу куда-то ему под ребра, но не попадаю даже в живот. Кстати, насчет щедрости матери-природы. — Какой у тебя рост и вес, Авдеев? Мне чисто чтобы офигеть.
Делаю шаг внутрь, разворачиваюсь к нему лицом.
Стискиваю зубы, чтобы не выдохнуть так выразительно громко, потому что этот совершенно не страдающий пробелами в самооценке мужик уже снимает рубашку, освобождая из дорого белого шелка свое смуглое мощное самцовое тело. Лазерной эпиляцией он явно брезгует, но волосы на груди подстригает тщательно и явно триммером, потому что даже в такой безобразно расстёгнутой рубашке я их почти не видела. Никогда не любила вот эти очевидные признаки «настоящего мужика», но у Авдеева именно столько, сколько нужно, чтобы это выглядело как порнография для глаз: чуть больше на груди, чуть меньше на животе, с очевидной соблазнительной дорожкой, убегающей за пояс брюк.
— Двести два и сто девятнадцать, — еще одна грань самодовольной ухмылки на его лице.
— Твою мать, — медленно выпускаю воздух через сложенные «трубочкой» губы. — Как мы с тобой вообще трахались? Меня в три раза меньше чем тебя.
— Наверное все дело в том, что я трахаюсь как боженька, — возвращает мне сказанные мой же когда-то слова.
У меня на языке вертится другое определение этой «странности» — что-то про совпадения и не случайности. Но оно так и не формируется до конца, поэтому я просто переключаю мысли на воспоминания о дне нашего знакомства и еще раз осознаю, что даже если бы он был в мешке, в железной маске и просто тихонько стоял в углу, я все равно не смогла бы пройти мимо. Это как будто не заметить, блин, слона в пустыне. Поэтому вокруг него всегда терлись желающие приложиться известным местом к этому шикарному телу — не на меня
— Ну и где моя комната? — Вообще по фигу, что я продолжаю с наслаждением разглядывать его мощные грудные мышцы, круглые дельты и перевитые крепкими венами предплечья.
Вадим берет меня за плечи, разворачивает на сто восемьдесят градусов.
Мой взгляд снова упирается в большую кровать, застеленную в тон интерьеру темно-синим постельным бельем, и с небрежно брошенным сверху белым и на вид очень мягким пледом.
— Ты же не думала всерьез, что я переберусь спать на диван?
— Нет, но я слегка разочарована, что в этом огромном доме нет ни одно приличной комнаты для гостей, — пытаюсь отшутиться, как делаю всегда, когда начинаю нервничать и никак не могу взять эти чувства под контроль.
— Ты всего пять минут в моем доме, Монте-Кристо, а я чувствую себя отчитанным и поставленным в угол.
Он осторожно подталкивает меня вперед, но за несколько шагов до кровати неожиданно разворачивает носом в гардеробную. У него здесь просто идеальный порядок: развешенные по цветам рубашки и пиджаки, аккуратно сложенные свитера. Толстовки, габаритов примерно, как чехол на «Титаник». Конечно, все это дело рук приходящей горничной, но я машинально вспоминаю папу, который за пять минут мог развести хаос даже в идеальной чистоте.
А потом мой взгляд падает на необычно пустую нишу среди всех прочих, заполненных его одеждой. Потому что в этой нише всего несколько вешалок, и на них висит шелковая ночная сорочка, размера и вида «ты точно не захочешь в этом спать», две пижамы, одна более теплая и закрытая на вид, а другая еще более открытая, чем сорочка. Все выглажено и готово к носке, но я даже отсюда вижу абсолютно нетронутые бирки, призывающие, видимо, не сомневаться в том, что все это куплено для одной важной гостьи.
— А я переживала, что не взяла зубную щетку. Слушай, Авдеев, а если бы я не согласилась остаться на ночь?
— Ну на этот случай у меня был план «Б». — Он обходит меня сзади, заходит в гардеробную и без тени смущения избавляется от штанов. В черных боксерах от брутального мужского бренда, его задница выглядит как вызов любой диете. Поворачивается, задумчиво почесывая затылок. — У меня был мешок на голову и снотворное.
Я усаживаюсь за высокий барный стул около чего-то типа стойки внутри гардеробной. Здесь у Вадима стойка для зарядки гаджетов и планшет. Пока он натягивает простые домашние штаны, замечаю пару круглых шрамов чуть выше талии на спине справа.
Я уже видела похожие.
У Димы на плече, но немного меньше.
— А это откуда?
— Ты про что, Валерия? — спрашивает в пол-оборота, завязывая шнурки на штанах и хватая как будто первую попавшуюся футболку с полку.
— То, что похоже на следы от пуль.
Когда-то давно Шутов на этот вопрос так и не ответил, а мои попытки докапываться обложил матами и пригрозил делать это каждый раз, когда мне снова захочется сунуть нос в его прошлое. Мне очень хотелось, но ругался этот придурок всегда просто филигранно — так, что мне потом неделю приходилось реанимировать размазанную в хлам самооценку, и еще столько же уходило на отпаивание себя ромашковым чаем.