Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
«Убирайся из моей головы, Шутов», — уже почти умоляю я, хотя он, формально, еще даже не напомнил о себе одной из тех фразочек, которыми меня воспитывал. Учил, иногда делая чертовски больно.
Из зеркала на меня смотрит не Валерия Ван дер Виндт, а Валерия Гарина — нескладная, с дурацкой прической, ужасными складками, которые она всегда так отчаянно пыталась скрыть за объемными, дорогими, но совершенно не идущими двадцатилетней девчонке платьями.
Авдеев посмотрел бы на нее? Он снова прав, и я заблуждаюсь, когда думаю, что
Мне хочется взять свой телефон, набрать номер, вытатуированный у меня на сердце и рассказать этому придурку, что я отлично провожу время с лучшим мужиком на свете, гораздо более лучшим, чем шутовская белобрысая задница. Что я хочу заняться с ним сексом — было бы глупо это отрицать.
Что я заслуживаю чтобы меня любили, черт подери.
Только меня.
Носили на руках, как Авдеев, вкусно соблазняли, кормили ароматными стейками, покупали красивое белье. Не давали повода для фотографий с бывшими девушками в обнимку в холле дорогого отеля.
Чтобы меня обнимали во сне крепко-крепко. Целовали прямо с утра, и плевать, что мы еще не почистили зубы.
Чтобы смотрели так, будто я самое большое сокровище в жизни.
Давали мне свободу быть собой.
«Ты перед кем выделываешься?» — насмешливый голос Вадима в голове.
Я крепко зажмуриваюсь и когда снова открываю глаза — в зеркале снова я: маленькая деловая соска, блин.
Валерии Ван дер Виндт не бывает страшно, грустно, больно и одиноко. И она прекрасно засыпает вот уже семь лет каждую ночь совершенно одна в своей постели, обнимая разве что подушку. И образ мужика, которому никогда не будет нужна.
Он так сказал.
Хочется плакать, но Валерия Ван дер Виндт не умеет плакать — она просто перемалывает всю эту херню, поливает напалмом, переступает и идет дальше.
Я, наверное, торчу тут и так слишком долго.
Выхожу из спальни Вадима, но сворачиваю не к лестнице, а в комнату Стаси. Это максимально хреновая идея туда идти, но я не могу сопротивляться импульсу.
Там все как и должно быть у любимой папиной принцессы — огромный кукольный дом, облака с единорогами на розовых стенах, плюшевые игрушки горой, красивая кровать с балдахином для самый сказочных снова. Стойка с наглаженными платьями как у диснеевской принцессы. Ночник, разбрасывающий на потолок и стены карту звездной системы какой-то волшебной страны.
На туалетном столике с зеркалом, среди детской косметики — фотография в рамке. На ней Стася совсем маленькая, я совершенно не разбираюсь в детях, но на снимке она как будто даже еще зубами не обзавелась. В смешной шапке с ушами, сморщенным носом и широкой улыбкой от уха до уха.
Димкиной улыбкой.
Абсолютно точно с его профилем.
Его повадками чертового гения.
Ненавижу его. Убить готова.
— Я знаю, что это был мой ребенок, Монте-Кристо, — слышу голос Вадима сзади, но на этот раз даже не вздрагиваю.
И почему-то ничего
Я даже не чувствую себя пойманной с поличным, потому что где-то в глубине души всегда знала, что он рано или поздно догадается.
— Представляю, как после этого изгадился мой светлый образ. — Я не знаю, что еще сказать. Просить прощения за то, что уже случилось? — Знаешь, Авдеев, даже если бы у меня была возможность прям сейчас переиграть тот разговор, я бы не убрала ни одного слова, не изменила бы ни буквы.
— Тебя в три раза меньше чем меня, но ты почему-то упорно продолжаешь меня защищать.
— Прости, что топчусь по твоему мужскому эго.
— Надо что-то гораздо более существенное, чем твой золушкин размер ноги, чтобы его отпинать.
— Вот же любитель поиграть мускулами.
Я стряхиваю с себя эту раздражающую меланхолию, потому что от нее ком в горле и меланхолия в сердце. Еще не хватало устроить безобразную истерику.
Шутов сказал бы, что это просто серьезный гормональный сбой — из-за потери ребенка, из-за нервов, из-за того, что у меня давно не было секса.
— Авдеев?
— М-м-м?
Господи. Да ну почему же ты такой идеальный? И даже этот один единственный звук, бархатный, низкий, как будто поглаживающий все мои эрогенные зоны.
— Я тебя очень хочу, честное слово. Меня давно так от мужика не вштыривало, как от тебя. — Хорош, что он стоит где-то за моей спиной, потому что мне малодушно не хочется говорить все это ему в глаза. — Я знаю, что если сейчас просто хотя бы до тебя дотронусь — у меня слетят тормоза и это будет второй по счету лучший секс в моей жизни. Потому что, блин, первый тоже был с тобой, долбаная ты матрешка с сюрпризами. Но я не могу, понимаешь?
— Абсолютно, — ни тени обиды или раздражения в голосе. — Говорил же — не надо выделываться. И в общем, у меня никаких вообще вопросов к тебе, Монте-Кристо, кроме одного — что за дурацкая привычка разговаривать со мной спиной?
Потому что я трусиха?
Потому что я знаю, что поступаю ужасно глупо, забирая у себя шанс на все свои мечты, и потому что Валерии Гариной хочется, чтобы этот мужик принадлежал только ей. Потому что она искренне до последнего будет пытаться его полюбить. Возможно, ей это даже удастся.
Только всегда есть противное маленькое «но».
Я поворачиваюсь к нему — такому адски роскошному мужику, что даже в домашних штанах и футболке его можно фотографировать на обложку «Мужчина Года» и это будет абсолютно заслуженная победа.
— Тебя надо любить, Авдеев, чтобы звезды и искры из глаз. — Даю себе смелость подойти впритык, притронуться к его губам кончиками пальцев. — От тебя надо с ума сходить. Обожать. Глаз не отрывать. Ревновать к каждому столбу, даже если ты не даешь ни единого повода. Тебе нужно отдать все сердце, целиком — и ни разу об этом не пожалеть. Но ты же знаешь, что я так не смогу.