Солдаты
Шрифт:
– - Слава те, святитель наш! -- снова подскочил поп.-- Пресвятая
матерь-богородица!
– - ...Король остается с прежними функциями,-- торжественно повествовал
управляющий, вce более воодушевляясь. В этом месте его речи содержательница
корчмы и публичного дома всхлипнула, жандарм оглушительно шмыгнул носом и
встал во фронт, застыв изваяньем у порога, а лавочник чмокнул в щеку бывшего
примаря.-- Лейтенант Штенберг пишет, что...-- управляющий широко
улыбнулся.--
шефство над нашей бедной страной!.. И еще пишет лейтенант,-- управляющий
резко снизил голос до шепота,-- он пишет, чтобы мы не сидели сложа руки, а
действовали... Коммунистов и всех, кто им сочувствует, помогает, всех...
понимаете?..
Поп вновь закрестился и бочком-бочком стал было пробираться к двери, но
Патрану ловко подцепил его своими железными волосатыми пальцами за рясу и,
водворив на прежнее место, пообещал:
– - Сболтнешь где, отец Ион, конец тебе! Вот этими руками удавлю... Бог
простит меня!
– - Что вы, что вы, сын мой!
– - всплеснул пухлыми дланями перепуганный
насмерть поп, подальше отодвигаясь от Патрану.
Проговорили до полуночи. Под конец собрания кто-то спросил:
– - А где же твой Антон, Патрану?
– - В город, в Ботошани, уехал,-- ответил хозяин, побыстрее выпроваживая
гостей.
На этот раз Патрану солгал: он не сказал, что послал своего старшего
сына проводником большого отряда немцев, прорывавшихся в горы из
ясско-кишиневского кольца через тылы русских войск.
Прошло уже несколько дней, а старший сын не возвращался. Это сильно
тревожило старика. Проводив последним управляющего и закрыв за ним калитку,
Патрану присел на крыльце. Не спеша раскурил трубку. Задумался. Под сараем
младший, нелюбимый его сын играл на скрипке, выводя что-то жалобное,
хватающее за душу.
– - Леон, перестань пилить! -- злобно прикрикнул на него отец и,
застонав, тяжело вошел в дом.
Струна, тоненько взвизгнув, дрогнула, замерла, и вязкая, густая тишина
повисла над усадьбой Патрану.
2
Раньше всех поднялся со своими верными помощниками -- Кузьмичом,
Лачугой и Наташей -- старшина Пинчук. По случаю большой победы он решил
переодеть разведчиков во все чистое. До выезда ему хотелось перегладить
гимнастерки, брюки и белье. Наташа попросила у хозяйки дома гладильную доску
и с помощью Кузьмича вынесла ее во двор. Михаил Лачуга выгреб из под котла
угли и насыпал их в большой утюг, добытый Пинчуком еще в Шебекене,
Угли разгорались плохо. Лачуга ходил по двору, раскачивая дырявый утюг, как
кадило.
За этим занятием и увидел его Ванин, проснувшийся в своем лимузине.
– - Христос воскрeсе, отче Михаиле! -- провозгласил он, натягивая
гимнастерку.
– - Воистину воскресе!
– - просвистел в щербатые зубы Лачуга.
– - Кому это ты кадишь, отче Михаиле?
– - выдерживая тон, продолжал
Сенька, теперь уже причесывая голову. Свежесть утра бодрила разведчиков, и
ему хотелось поозоровать.-- Слишком тяжело твое кадило,-- упирая на "о",
говорил он.-- Им ты можешь легко проломить наши головы!
– - Ничего, твой лоб выдержит,-- успокоил Лачуга, отчаянно кадя утюгом.
Из утюга сыпались в разные стороны красные искры, по двору поплыл вонючий
сизый дымок. Лошади под навесом брезгливо фыркнули, обрызгали хлопотавшего
возле них Кузьмича зеленой слюной.
– - Не лю-у-у-бишь? -- ехидно спрашивал ездовой буланого иностранца,
косившего на Лачугу огненный глаз.-- Ишь ты, нежный какой! Ваше благородие,
язви тя в корень!..
Двор с каждой минутой становился оживленнее. Вслед за Сенькой
проснулись Аким, молодые разведчики, прибывшие в подразделение Забарова
вместе с Никитой Пилюгиным, и, наконец, сам Никита. Они шумно плескались у
белого тазика, поставленного возле крыльца хозяйкой. Когда холодная вода
попадала на спину, Никита так неистово кричал, что на него удивленно
оборачивались Кузьмичовы питомцы.
Умывшись, солдаты всей гурьбой отправились под навес проверить своих
лошадей. Присоединившийся к ним Ванин сообщил:
– - Вот что, донцы-кубанцы, отъездили вы на своих сивках-бурках. Скоро
должны появиться с соответствующим предписанием настоящие казаки генерала
Плиева, слово "настоящие" он произнес подчеркнуто.
Молодые разведчики отнеслись к Сенькиной новости с недоверием, сочтя ее
очередным "розыгрышем". Но минут через тридцать во двор действительно вошли
два казака. Один из них, тот, с которым еще в пути поскандалил из-за румына
Аким, со сдвинутой на ухо кубанкой, по всей видимости старший, подал
Забарову бумажку, Федор прочел и приказал Кузьмичу выводить коней.
Сеньке хотелось немного задержать кавалеристов, о которых он наслышался
столько интересных историй. Он рассматривал гостей с нескрываемым
любопытством, а на широкие красные лампасы поглядывал даже с завистью.
Потом осведомился с обычной для него бесцеремонностью: