Солдаты

Алексеев Михаил Николаевич

беседу братья Бокулеи.

– - Кто вам сказал такое про русских? Вот уже от третьего солдата

слышу,-- говорил старший.-- Ты посмотри на меня,-- жив и, как видишь,

здоров. А я ведь провел среди них несколько лет. Русские -- не фашисты. Они

совсем другие люди, Димитру. Я не могу тебе объяснить всего, но ты сам

поймешь, когда побудешь среди них. Убивать они нас не станут. Это какая-то

сволочь наговорила про них такое. Мы еще найдем этого человека.

Мы очистим

нашу армию от негодяев, Димитру. Армия должна служить народу. Про русских

говорить такое может только наш враг.

– - А вдруг правда, Георге?
– - с беспокойством спросил младший Бокулей.

– - Ты что же, родному брату не веришь?

– - Никому сейчас верить нельзя.

– - Глупый ты, Димитру. Ну, ладно, не веришь мне, но верь в советских

людей. Это -- особенный народ, они всегда -- за правду!..-- Георге Бокулей

говорил быстро и горячо.

Шахаев присел рядом и слушал, с трудом вникая в смысл беседы.

– - Может, нам домой уйти... Все же лучше будет,-- глухо сказал младший

брат.-- Мать, отец -- старые...

– - Можешь идти, я тебя не задерживаю. Но я останусь,-- резко ответил

Георге и, вдруг обернувшись к Шахаеву, сказал:

– - Вот мой брат Димитру все хнычет. Перед ним одна дорога -- домой. А

вы, русские, всегда бодрые.

Шахаев заговорил без обычной для него мягкой, ласковой улыбки:

– - Право, уж не такие мы бодрячки, Георге, как тебе показалось. Больно

и нам, иногда до слез больно. Но мы не из той породы людей, которые любят

хныкать.

На бревне, под ореховым деревом, листья которого сильно пахнут анисовым

яблоком, сидели Наташа и Аким. Наташа спросила:

– - Ты, наверное, сердишься на меня, Аким?

– - Откуда ты это взяла?

– - Не притворяйся, сердишься!

– - Но ведь ты сама мне все рассказала. Разве ты виновата, когда он...

– - Не надо, Аким, об этом,-- быстро прервала она его и поспешила

перевести разговор на другое: -- Ты очень много пишешь в свой блокнот в

последнее время. Зачем это?

– - Для нас обоих,-- сказал Аким серьезно.-- Когда мы будем с тобой жить

вместе...

– - А когда это будет?
– - перебила она.

– - После войны, конечно... И вот тогда я стану часто читать тебе свой

дневник.

– - Всегда? Это же надоест.

– - Нет, не всегда. Когда будем хныкать из-за какой-нибудь житейской

мелочи... Словом, если нас вдруг потянет к благополучьицу этакого мещанского

пошиба, к маленькому и слепому семейному счастьицу, не счастью, а именно

счастьицу,-- вот тогда-то я и открою свой дневник, чтобы наша хата

опять

наполнилась грохотом сражений, боевыми кличами, предсмертными словами

погибших друзей, мы увидим их кровь, мужественные лица... и нам станет

стыдно. И, устыдившись, мы вновь будем видеть дальше и глубже...

– - Мечтатель ты мой!

– - Нам нельзя не мечтать, Наташа!

– - Понимаю,-- проговорила она тихо и немножко печально, чувствуя, что

он сказал именно то, что крепко жило и в ее сердце. Помолчав, она сказала

задумчиво: -- Мы слишком часто демонстрируем свое счастье, Аким. Особенно я.

И перед кем? Перед солдатами, которые пока что лишены его. Перед Шахаевым,

например... Нехорошо это.

Говоря так, Наташа ожидала, что Аким будет возражать ей, уговаривать,

убеждать и вообще постарается рассеять ее мысли, но вместо этого он с

обидной для нее поспешностью согласился:

– - Да, да, ты, пожалуй, права, Наташа. Лучше нам держаться подальше

друг от друга.-- Аким взял себя в руки и произнес последние слова твердо,

хотя ему было очень тяжело говорить их.

Испуганная, оскорбленная, Наташа ответила как можно спокойнее, даже

холодновато:

– - Так лучше, конечно.

– - Да.-- Аким в последний раз коснулся губами ее пушистых и влажных

ресниц, почувствовал, как они дрогнули от этого прикосновения.-- До

свиданья!

– - До свиданья,-- ответила она все так же холодновато. Но едва он

скрылся в темноте, разрыдалась.

Шахаев стоял на улице, возле дома, в котором расположились разведчики.

Он думал сейчас о братьях Бокулеях, с которыми только что беседовал.

– - Как все всколыхнулось! Потому, что мы пришли сюда!..-- задумчиво,

вслух проговорил Шахаев, запрокидывая на сложенные на затылке руки свою

большую белую голову.-- Столетие -- недвижимо. Подспудно разве... глубинные

течения. И вдруг... Сколько людей будет искать своих путей-дорог!.. Какая

еще жестокая классовая битва разгорится!..

От боярской усадьбы до него донеслись неясный гул чужой и нашей речи,

урчание автомобилей, конское ржание, цокот копыт. С неба катился на землю

ровный рокот ночных бомбардировщиков.

Шахаев не отрываясь глядел на одну звезду, которая показалась ему

какой-то особенной. Большая и яркая, она как бы трепетала на темном куполе

небес, излучаясь и струясь, бросая во все стороны свет более яркий, чем все

другие. Парторгу подумалось, что, может быть, это горит одна звезда