Солдаты
Шрифт:
московского Кремля и что выдалась такая ночь, когда она горит необычайно
ярко и светит необыкновенно далеко, так, что се видно отовсюду! И всем! И он
стал всматриваться в нее еще напряженней...
Ночь. Впереди -- мрачно проступающие на мутном горизонте горы. Где-то
вверху, над крышей домика, мягко похлопывает красный флаг. Шахаев улыбается.
Это все Пинчук придумал! С той поры, как перешли румынскую границу, возит он
с собой этот флаг.
"Без нашего родного
чистое полотно, говаривал Петр Тарасович.
Флаг легко трепещет по ветру... Его шелест рождает в сердце Шахаева
чудесные звуки:
От Москвы до самых до окраин...
Песня звучит все громче и громче. Тает в далеких ущельях. А он,
приглушив дыхание, прислушивается к ней, будто настраивает свое сердце на
нужную, до трепета душевного родную волну своей прекрасной, единственной в
мире, раскинувшейся от края до края, от моря до моря, социалистической
державы. Невольно поворачивает лицо на восток, туда, где уже занимается
утренняя зорька, откуда скоро придет и сюда свет. Исчезает огромное
расстояние, отделяющее его от родимой земли, ощутимее становятся нити,
связывающие солдат с советской землей, солдат, ушедших в чужие края, чтобы
принести свет и другим людям.
Шахаев возвращается во двор. Ему хочется немедленно рассказать
товарищам обо всем, что он пережил и перечувствовал сейчас. Однако
разведчики уже спят. Бодрствует один лишь Кузьмич. Он хлопочет возле коней,
которых теперь у разведчиков более десятка.
В открытом лимузине в обнимку с Акимом спит Сенька. Луна освещает его
загорелое, ничем не омраченное лицо. Он по-детски сладко причмокивает
губами.
Ветерок, усилившийся к утру, гасит звезды. С гор неслышно сползает
туман. Усталое желтое око месяца тускнеет.
Где-то голосисто поет петух. Ему сразу же откликаются другие в разных
концах поселка.
На домах появляются белые флаги. Их становится все больше и больше --
здесь... вон там... и там... и дальше. Везде!
...Румыния прекратила сопротивление.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Фронт отодвинулся. Советская Армия ушла далеко вперед. Не слышно было
даже орудийного гула. В селе не осталось ни единого русского солдата, а
жизнь в Гарманешти не угомонилась, не вернулась в свои прежние, привычные
берега, как возвращается река после весеннего паводка, на что так уповал
черный Патрану. Возбуждение не только не спадало, но все более
увеличивалось,
Теперь крестьяне-бедняки открыто и настойчиво требовали земельной реформы,
по собственной воле избрали в некоторых селах народные советы, писали
длинные послания в Бухарест, угрожали.
Словом, было отчего призадуматься хромому Патрану. В его доме чуть ли
не каждую ночь проходили долгие совещания людей, которым, по словам
полковника Раковичану, "стало неуютно жить с приходом Красной Армии". Сюда
огородами, через виноградники, тайком пробирались сельский поп, "бывший
примарь, жандарм, тоже бывший, лавочник, управляющий имением помещика
Штенберга и, наконец, содержательница корчмы и публичного дома вдовая Aнна
Катру, известная тем, что умудрялась всучить по высокой цене самую что ни на
есть никудышную еду и цуйку гарманештскому или проезжему посетителю ее
заведения. О любом кушанье или напитке у нее имелось в запасе высказывание
какой-нибудь знаменитости, коим она ловко пользовалась. Видя, что посетитель
колеблется, раздумывая, заказать или не заказать блюдо, которое ей особенно
хотелось поскорее сбыть, она пускала в ход эти высказывания. И кто же мог
устоять перед словесными чарами знаменитого поэта или, скажем, романиста!
Перед всеми этими людьми страшный в неразрешимости своей встал вопрос:
"Что же будет теперь? Куда теперь?"
Молчали. Вздыхали. Кряхтели.
– - Ну что вы головы повесили!
– - говорил наконец с упреком Патрану. С
этого он начинал вчера, позавчера, неделю и две недели назад.-- Русские, как
кривец, прошумят, пробушуют -- и нет их. А мы останемся. Они, вон они уже
где -- не видно, не слышно, к Венгрии приближаются. Не русских, своих надо
бояться. У нас своих хамов развелось хоть отбавляй. Земли захотели!..--
Сегодня старик говорил более горячо.-- Ну, дождетесь же вы, Корнеску да
Бокулеи!.. Вот только уйдут совсем ваши русские...
– - Христова правда!
– - не дал договорить ему поп. Соскочив со скамьи,
он принялся неистово креститься.-- Христова правда... Несдобровать им, этим
оборвышам проклятым. Адским огнем их...
– - У нас один путь, господа!
– - прервал его хозяин.-- Мы не беззащитны,
и наши сельские хамы должны скоро в этом убедиться. Слава богу, новое
правительство за нас...
– - Совершенно верно!
– - живо подтвердил управляющий.-- Мой господин,
молодой боярин Штенберг, вчера прислал мне письмо, в котором подробно
говорит об этом. Никакой земельной и вообще реформы не будет, господа!..