Солнце больше солнца
Шрифт:
Маркел Николаевич, стоя, взял бутылку шампанского, пальцем другой руки ткнул в одного, второго гостя и так, как если бы называл достойных наивысшей награды, объявил:
– Ты и ты!
Оба встали и тоже взяли по бутылке.
– Погнали!
– с той же нотой ликования крикнул хозяин, ударили хлопки, вино пенно наполнило бокал за бокалом.
Выпили за подошедший 1958 год. Когда закусили и стали откупоривать новые бутылки, Виктор Персиянов по прозванию Фриц вдруг сказал:
– Мне не доливать!
И долил себе в шампанское водку. Тут же это проделали другие, включая хозяина,
Персиянов, прозванный Фрицом за то, что всех, кто вызывал его недовольство, он именовал фрицами, обратился к Неделяеву:
– Когда людей раскулачивали, ты их спасал, Николаич! Есть в тебе хорошее! Другие его в тебе не видят, а я вижу и люблю тебя за него!
Пётр Цедилин, которого звали Прорвой за свойство, в неменьшей степени присущее каждому из гостей, припечатал пустой бокал к столу, чуть не разбив, с хрипом бросил Персиянову:
– Врёшь без стыда!
У оскорблённого лицо из розового стало пунцовым, он привстал со стула, вытянул руку в сторону обидчика, сидевшего довольно далеко по другую сторону стола, и, медленно сжимая кулак, яростно прокричал:
– Удавлю тебя, фрица пр-р-роклятого!
– Перестали!
– приказал Неделяев, а гость Коля Кур, о котором думали, что Кур - его кличка, а то была его фамилия, крикнул:
– Пьём за этот дом!
Мигом бокалы наполнились, кто хряпнул с кряком, кто без кряка, закусывая, возбуждённо заговорили: "Давно я шампанзе не пробовал!", "Как идёт пополам с москвичом!", "А я москвича только на треть...", "Давай по новой!", "Ну-кось я яблочка мочёного - огурцами только пьяницы заедают!"
Варвара и Анюта собирали в стопки пустые тарелки, чтобы унести и подать полные, у Анюты дрожали руки. Взгляд на ней остановил Алексей Салмин, известный под зловещим прозванием Людоед. В своё время он отсидел три года за кражу, а утверждал, что "отдал стране двадцать лет лагерей", хотя вся его жизнь проходила на глазах у села. Упившись, он как-то сказал: "Мы на лесоповале охранника обухом тюкнули, разделали и на костре жарили и ели. Сперва печень, почки, селезёнку, а после всё остальное. Вкус, как у хряка не кастрированного".
Сейчас, когда Анюта унесла в кухню тарелки, он лукаво-заговорщицки улыбнулся хозяину, невероятно морща заросшее седой щетиной лицо с беззубым ртом:
– Для чего, Николаич, ты такое добро учинил - нас, кого никто к порогу не подпустит, позвал на угощение: пей, ешь не хочу? Для того, чтобы за твоё доброе было послано облегчение жене.
Маркел Николаевич в оторопи спросил себя: "А, может, и правда?" Тут кто-то прибавил звук у радиоприёмника: голос диктора вещал о достижениях уходящего года и о том, что предстоит сделать в наступающем году. Коля Кур, выпив одной, без шампанского, водки, запел:
Что мы будем делать
Зимою в холода?
У нас ведь даже нету
Ни одного пальта.
Фриц прервал:
– Неподходящая песня! Печальная, да и зима давно уже.
Людоед поддержал:
–
Запел Прорва:
Делай, делай,
Голубёнок белый!
Возникший хор колебнул люстру:
Делай крышу и чердак,
Клетку лишь не делай!
Спирт сгорал в лёгких, градус атмосферы поднимался, каждый уже сам наливал себе и притом водку, пренебрегая шампанским, ели, роняя на пол кости, пятная скатерть жиром, соусом, говорили вперебивку кто о чём, к хозяину тянулись чокнуться. Фриц и Прорва одновременно протянули свои бокалы к его, он чокнулся с Прорвой, и Фриц, перекосившись от злобы, крикнул ему в лицо:
– Брезгаешь? Фриц паскудный, вот ты кто!
Маркел Николаевич с неожиданно хитрой усмешкой ответил:
– А, может, и фриц!
Коля Кур и два гостя галдели о чём-то своём, Людоед, почему-то щурясь, ласковым голосом обратился к Варваре, которая принесла ещё хлеба:
– Будь милой, дай мне гранёный стакан, а то как бы я хрусталь не разбил, - пальцем двинул по столу пустой бокал - Варвара неловко взяла его, выронила, он разбился.
– А уж это не я!
– радостно воскликнул Людоед.
Воздух в комнате тяжелел, открыли окно, Прорва высунул в него голову, запел в морозную темноту так громко, как только мог, напрягаясь до надрыва:
Без вин, без курева
Жизнь некультурная...
Фриц начал драку с Куром, их разняли. Людоед, уходивший в уборную, вернулся и с порога пустил зловеще-разбойничий сухой свист, гордясь тем, что умеет так свистеть, не имея зубов.
Один гость лёг у печки на пол, захрапел. Остальных стол ещё долго не отпускал. Наконец рассвет всех застал спящими: кого на полу, кого - на составленных в ряд стульях.
Маркел Николаевич, ушедший на свою койку, встал первым и, убедившись, что ни вина, ни водки не осталось ни капли, выставил три припрятанных поллитровки "москвича". Грусть гостей, покидающих благословенный дом, была скрашена полным до краёв стаканом, доставшимся каждому.
111
Не покидала дом Неделяевых, как её ни гнали, некая сила - чёрная, при белой зиме. Пухлый календарь отдавал листок за листком, а ни снадобья, ни горшок на живот не исцеляли Анюту. После очередного мучения рвоты она, еле отдышавшись, сказала Маркелу Николаевичу:
– Рвёт, и вроде всё вырвало, да не всё. Что-то ещё есть, и, если б это выблевать, стала бы здоровая.
Он не сомневался, какая у неё болезнь, и когда настало время, и больная, прижимая руки к верху живота, начала, сгибаясь, стонать от боли, подался к участковой врачихе. Та, осмотрев Анюту, пошла звонить по телефону в районную больницу. Как Неделяев и ожидал, жена в больнице не задержалась. Его предупредили, чтобы не говорил ей диагноз, назначили уколы от болей и отпустили домой, куда стала приходить девушка фельдшер с чемоданчиком, называемым балеткой, извлекать из него шприц, пузырёк со спиртом, вату.