Солнце встает над селом Дзауга
Шрифт:
Алан по- быстрому забухал с несколькими гусями со своего двора, и появилось дикое желание полезть кому-нибудь в рожу. Нарваться было сложно. Его боялись и с ним никогда не спорили.
Алан долго шатался по городу в поисках приключений. Популярность их команды была слишком большой. Наконец, ему удалось устроить заварушку и слегка получить по морде. Жизнь снова наполнилась красками и звуками.
Насвистывая с какой-то садистской радостью, он прогулялся по набережной и остановил такси. Ночь
«Пацаны, наверно, отрываются по полной», - подумал он.
– Куда едем? – таксист косился на его разбитое лицо.
– Куда?... – Алан запнулся. И вдруг чей-то голос назвал странный адрес, совсем не тот, куда он собирался, и где его ждали.
Через 10 минут он уже бодал старую, со вспухшей рыжей краской дверь.
– Мать твою, открой! Карина, радость моя.
Он почти чувствовал с той стороны ее сдавленное дыхание, почти видел жмущееся к двери пугливо скрюченное тело. Гадкое, забитое животное!
– Да открой, не бойся. Это я, Алан, помнишь? Я один из тех, кто дрючил тебя на прошлой неделе, - он затарабанил с новой силой – Бля, я сейчас дверь сломаю!
С той стороны что-то зашуршало.
– Алан, пожалуйста, не сегодня. Я не могу. Я прошу вас, - голос ее звучал скорее, устало, чем жалобно. И очень тихо. Конечно, эта тварь, наверно, уже запарилась просить, умолять… Таких, как он. Таких, как они с Габараем.
– Да не собираюсь я тебя никуда выцеплять. Я один, без пацанов! Клянусь. Я даже без машины. Просто впусти меня.
Дверь медленно открылась. Она стояла на пороге, маленькая, сонная, лохматая и вглядывалась в его лицо в темноте. Он, шатаясь, шагнул внутрь и тут же сгреб ее в объятья.
– Да подожди ты… - она пыталась отстраниться. Ее тело восхитительно обожгло его сквозь одежду. Он обеими руками тянул ее к себе за бедра, со всей силы прижимаясь к ее мягкому животу.
– Алан… Господи! Кошмар, что с тобой случилось? Идем, я отведу тебя в ванную.
– Что, от меня воняет, да?
– Вот больной! Да ты весь в крови.
Она поволокла его по темному коридору. Он подчинился.
– Умоляю, только не шуми. Я тут не одна живу, с подругой.
– Да? С такой же блядиной, как и ты?
Она молча сунула ему чистое полотенце, какую-то мазь и включила воду.
– Э! А у тебя пожрать найдется что-нибудь?
– Ну… Такого ничего… Могу яичницу тебе пожарить.
– Валяй. Я не привередливый. Мне все равно, чем кишку набивать.
Когда
– Слышь, а твоя эта… подружка красивая?
– Она спит.
– Ну, пусть поспит с нами.
Карина поставила перед ним еду, и он, не дожидаясь ответа, стал жрать, похрюкивая и заглатывая кусками несвежий хлеб. Она тихо стояла рядом, как невеста-скромница, или как служанка, ждущая приказаний, или как тень, убивая его своей покорностью.
Алан доел и брезгливо отодвинул тарелку, еле подавляя злость.
– Чай будешь?
Он помолчал и поковырял в зубах.
– Да.
Она снова засуетилась, и он с отчаянием поднял на нее глаза. Такой нежный профиль. Отливающий медью ореол волос. Хрупкая талия, перетянутая пояском. И такое трогательное безразличие.
Она приближалась, отходила, наклонялась, иногда слегка задевала его, и он следовал взглядом за каждым ее движением неотступно, со звериной тоской. Из широких рукавов халата то и дело выныривали ее запястья, белые и такие тонкие, что их, казалось, можно было переломить двумя пальцами.
– Слушай, ты… конченая, да?
– Что?
– Ну, ты конченая потаскуха, да? Тебе не в падлу одновременно с кучей потных мужиков, во все дырки, да?
– Да. Именно так. Я – конченая тварь. Еще вопросы будут?
Он замолчал. Его глаза судорожно носились по ней, спотыкаясь то на россыпи родинок на шее, то на налитой груди под тонким ситцем, то на полупрозрачных ключицах…
– Тебе было противно со мной?...
– Нет.
– А с Габараем?
– Нет.
– В смысле, тебе что, все равно с кем?
– Не все равно. Но вы, по крайней мере, молодые. И довольно симпатичные.
Он злобно посмотрел ей в лицо.
– А знаешь, что мы недавно зверски изнасиловали маленькую девочку, и она теперь умерла?
Она спокойно выдержала его взгляд. Алан стиснул кулаки.
– Ну что ты молчишь?