Солнце встает над селом Дзауга
Шрифт:
– А что сказать?
Он нервно рассмеялся.
– Нечего сказать, да?
– Да, нечего.
– Ну, да. Засунула язык в жопу.
Карина отвернулась и достала чайник.
– Тебе варенье открыть?
– Нет. Иди, шлифони мне лучше.
Карина снова печально глянула на него. Карие глаза. Такие обреченные и… родные. Она
– Вот, черт. У тебя опять кровь пошла. Посиди-ка.
Она принесла пластырь, йод и еще какую-то дребедень. Подошла вплотную, и слегка придерживая левой рукой его лицо, стала обрабатывать рану. Он замер. Руки у нее были тошнотворно, убийственно-нежные. И эта ее отчужденная нежность, эта безотчетная забота, как жернова месили и проворачивали все его внутренности.
Он закрыл глаза. Просто чужая рука на его щеке. Тонкие, почти нематериальные пальцы. Пять точек жжения. И какого черта он здесь делает?
– Тебе что, кастетом втащили?
Ее рука переместилась, и она приподняла его лицо за подбородок.
– Не помню.
– Вот блин!
Она ведь не заметила? Да нет, нет, конечно не заметила, как он чуть задел губами ее ладонь. Все так странно, даже противоестественно. Чужая кухня, дурманящее- уютный свет, он и эта грязная женщина залечивает его раны. Просто делает что-то для него. Так, не задумываясь, мимоходом. Как сделала бы для плешивого бездомного пса. Она ведь женщина, у нее это в крови!
– Зря ты так бухаешь, Алан. Ты же совсем молодой, - она ловко прилепила ему пластырь, закрутила крышечку на пузырьке, поставила все на стол, и так же деловито опустилась на пол между его коленями. Он напряженно смотрел на нее сверху вниз, борясь с нежностью и омерзением. Она взялась за пояс на его спортивках. Шлюха с ласковыми руками. Алан не сдержался и оттолкнул ее ногой. Она опрокинулась на спину, вопросительно посмотрела на него.
– Дура!
– Тебе не угодишь.
Он сполз с табуретки и уселся рядом с ней на полу. В ее взгляде читалась злобная насмешка.
– Ну и что? Будем тут валяться?
– А ты что думаешь, наше место среди ангелов на небесах, что ли?
– Да что тебе нужно, черт возьми?
Он потупился.
– А?
– Не знаю.
– Не знаешь? – ее вдруг наполнило необъяснимое глумливое злорадство от вида его растерянности – Да ты еще ненормальнее, чем твой друг.
– Послушай-ка… - Алан взял ее за плечи. Тут же отдернулся. Затем неуклюже пристроил свои руки у нее на коленях. Она выжидающе молчала, переполненная раздражением. Он убрал руки и весь как-то скомкался.
– Ну и?... – вывела она стальным голосом.
Алан поднял мутный взгляд и уставился куда-то сквозь ее лицо.
–
– Ребенка от тебя.
Она поморщилась.
– Очень смешно!
– А кто смеется?
Карина попыталась встать, но он грубо сдернул ее обратно.
– Ну, что ты скалишься, овца?!
– Извини, что не рыдаю от умиления.
Он заскрипел зубами.
– Что, тварь, почуяла во мне слабинку, да? Давай теперь, веселись! Кто ты после этого? Обычная тварь, профура дешевая! Что, повеселил я тебя? – он то и дело толкал ее в плечо или шлепал по щеке – Ну давай, захохочи еще! «Очень смешно»! Обычная блядская логика – если кто-то не вытирает об тебя ноги, нужно тут же вытереть об него.
– Да успокойся! Что ты несешь? Какой еще ребенок? Ты на себя посмотри, сам вчера вылупился.
– И че теперь?! Думаешь, если мне еще семнадцати нет, то я тебя не смогу надуть, что ли?
– Никто не сомневается, что ты – супермен!
– Да заткнись! «Супермен», бля… Ты знаешь, кто я. Хотя, и ты многого не знаешь. Я стал убийцей в десять лет. Я по уши в дерьме. И не знаю, как ты, но я звезд с неба не хватаю. Я не сын блатнюков, у меня нет денег, но если надо, я кого-нибудь завалю, я их украду для тебя. Я, может, и как мужик – полная лажа, не нежный, там, не ласковый, и вся эта канитель, могу только всунуть-высунуть, но ручаюсь, если ты будешь со мной, ни одна тварь к тебе больше не приблизится. Никто тебя не оскорбит. В этом можешь не сомневаться… А мы будем спать вместе, будем жрать вместе, будешь яичницу жарить, мозги мне компосировать; да мне насрать, что ты будешь делать, если только я буду не один…
– А сейчас ты один? Как же твои друзья?
– А что мои друзья?
– Как же Габарай?
– За это вообще ничего не говори. Придерживай свой ебальник. Мои друзья – это святое. Габарай – брат мой. Нет, он - мой Бог, он – душа моя!
– Ну, и зачем тебе еще я?
– Ты?! Вот, черт! Ну, Габарай же мне не сможет родить!
Она усмехнулась.
– Да уж. Я не про это говорю, Алан. Зачем тебе вообще это все?
– Затем… - Алан посмотрел в пол – что меня все достало. Мне все настохренело, - он поднял глаза – Тебе ведь тоже?
– И что?
– Да что ты тупишь – «И что? И что?» Пойми, все может быть по-другому. Ребенок – это новая жизнь. Это еще один шанс. Пускай мы с тобой конченые, но он же не обязательно будет мразью!...
– Да, это ты сильно придумал, - Карина несколько секунд разглядывала его, и вдруг, разразилась звонким и оскорбительно-искренним смехом. Он остолбенел. Она раскачивалась из стороны в сторону и прижимала руки к груди.