Соломенное сердце
Шрифт:
Неужели речь шла не о Поле, а о княжне Кате? Достаточно ли боли испытал Даня, чтобы проклятие отступило?
Проверить это легче всего поцелуем, который или доконает его, или нет. Неразумно, безрассудно, до одури хотелось чуда.
— Пожалуйста, — взмолился он, потому что Поля никак не решалась исполнить его просьбу. Неудивительно, ведь она ничего не знала о словах итра, не понимала, что происходит. Поди решила, что Даня бредит.
Ах если бы, горько подумал он, она сейчас поцеловала его — просто потому, что он попросил, даже зная, что это может убить его, поддалась бы его сумасбродству,
И тут — он даже не сразу ощутил, а ощутив, не сразу поверил — его губы сначала согрело дыханием, а потом легко-легко Полиными губами. Пострадавшая кожа тут же взвыла, Даня едва успел удержать пронзительный скулеж, а потом понял: проклятие не сработало. Радость омыла его измученное тело с ног до головы, и он тут же заснул, совершенно счастливый.
Следующие несколько дней он почти все время проспал — все равно бодрствование с жидким питанием, повязкой на глазах, безо всякого движения, с ноющими венами и ожогами по всей физиономии не доставляло ни малейшего удовольствия. Долгие и запутанные сновидения приносили с собой чудные картины: вот соломенная куколка вырастает в огромное пугало, а потом горит, сжигая с собой золотистые пшеничные поля и весь мир. Вот маленькая девочка с разбитым лбом оборачивается злобной паучихой и плетет зловонную зеленую паутину, вот голова древней старухи превращается в арбуз и разлетается на розовые куски.
Уставая от кошмаров, Даня ненадолго просыпался, и тогда Поля пела ему колыбельные, желая развлечь и утешить. И он не решался просить ее перестать, потому что от этих песен становилось еще хуже. Даня сразу вспоминал про затерянную в лесу избушку и про то, как долго Поля не видела ничего, кроме нее. Вспоминал он и о том, как ненавидела она теперь всякие стены, и о том, что она вышла за него замуж лишь для того, чтобы с ним вместе бродяжничать. Ей нравился не столько сам Даня, сколько его образ жизни, и почему-то это его расстраивало куда сильнее, чем раньше. Должно быть, яд княжны Кати, попавший в кровь, отравлял и душу. А может быть, эти пресловутые кровные узы рвались вот так — с мясом, болью, страхом и отчаянием.
Он не считал дней и ночей, все слилось в один сплошной мрак, но вот наступил тот миг, когда женский голос, который Даня и прежде иногда слышал, деловито произнес:
— Ну что же, Поленька, давай посмотрим, что у твоего благоверного со зрением. Мальчик мой, только не открывай глаза резко.
Даня вообще мог бы их не открывать — мир не представлялся ему сейчас таким уж симпатичным, — но привычно промолчал, погруженный внутрь себя.
Полина рука успокаивающе лежала поверх его.
Легкая повязка, пропитанная то ли травами, а то ли мазью, исчезла. Даня несколько секунд помедлил, потом неохотно подразлепил ресницы, и в его глаза тут же кто-то капнул холодного лекарства. Он сморщился, быстро пожалел об этом — обожженную кожу лица стянуло, — а потом попытался снова.
В комнате было почти темно, и только одна штора совсем немного пропускала внутрь тусклый вечерний свет. Над Даней склонялась кудрявая женщина средних
— Сколько? — спросила строго.
— А?
— Сколько пальцев я показываю?
— Моя прекрасная хозяйка, — с усталым профессиональным мурлыканьем начал он, — я вижу достаточно хорошо, чтобы заметить вашу доброту, а еще шайна и тодиса, стоящих за вашими плечами.
— Правда? — удивилась Поля.
Даня повернул к ней голову — и порадовался тому, что не ослеп. Грустно было бы коротать свой век, не любуясь этой круглой мордашкой.
— Да, — сказала кудрявая женщина, — за одним моим плечом смерть, за другим — здоровье. Это монастырь ушедшего бога Лорна, место, где удача и поражение могут настигнуть тебя безо всякого предупреждения. Я его настоятельница, Ольга.
— Ого, — уважительно сказал Даня. Не каждый сможет преспокойно жить с шайном за спиной.
— А я почему не могу рассмотреть никаких духов? — нетерпеливо спросила Поля. — Твоих шайнов я прекрасно видела.
— Это потому, что я твой муж. Мои шайны — твои шайны. А чужих обычные люди не замечают.
— Жаль, — сморщила носик Поля, — духи смерти красивые.
— Многие очаровываются, — согласился Даня.
— Что же, — настоятельница Ольга поднялась, — наш монастырь отличается от других. Здесь нет монахов и послушников, люди вольны приходить и уходить, когда им вздумается. Мы даем кров всем нуждающимся, но не задерживайтесь у нас слишком долго. Забирайте своего батюшку Леонида и проваливайте, как только станет полегче.
— Нашего батюшку Леонида? — переспросила Поля. — Разве он не ваш, священнослужительский?
— Не думаю, что вы хотите вникать в богословские дискуссии, — хмыкнула настоятельница. — Дара дарит жизнь, Мира заботится об умерших, и только Лорн, бог перемен, проходит с нами весь путь от колыбели до могилы. Глупо не понимать очевидного, а ваш батюшка Леонид… — она осеклась, явно разгорячившись. Кажется, богословские дискуссии в этих стенах проходили весьма бурно.
— А шрамы? — спросила Поля. — Шрамы от ожогов останутся?
— Или да, или нет, — пожала плечами настоятельница. — Мы тут не любим давать прогнозы.
И она ушла, тихо притворив за собой дверь.
Даня тут же снова смежил веки, изрядно утомленный такой длинной беседой. Сон уже почти окутал его, как новая тревога кольнула в груди.
— Если шрамы останутся, я буду меньше тебе нравиться? — спросил он с опаской.
— Конечно, — без колебаний ответила Поля. — Ты красивый, на тебя приятно смотреть. А если будут шрамы, то может стать не так приятно.
Эта ее беспощадная честность. Даня и сам пожалел, что спросил.
Кровь постепенно успокаивалась, ожоги затягивались, а кошмары отступали. Как-то Даня попросил зеркало и угрюмо обозрел свою физиономию. Кожа зарастала неравномерно, и от губ разбегались тонкие ниточки-молнии — на память о проклятии, видимо.
— Похоже на мрамор, — заметила Поля, увидев его расстройство.
Она валялась рядом на кровати с книжкой заповедей бога Лорна. Поля так мало знала об этом мире, что каждую минуту старалась узнать побольше, с помощью книг или разговоров.