Солона ты, земля!
Шрифт:
Немного спустя партизаны пошли в атаку вновь. И опять атака не удалась.
— Главное, — говорил хорунжий своим солдатам, — не подпустить их к ограде, не дать им возможности под прикрытием фундамента обстреливать нас с короткой дистанции.
И приказывал:
— Всем слушать внимательно и смотреть в оба. Мужичье может ползком подобраться. При первом подозрении открывать огонь. Патронов не жалеть. Нам, главное, продержаться до утра, а там придет помощь.
Бессмертный в начале боя злился на Большакова, уехавшего вечером с Зыряновым и Ширпаком под
В течение ночи атаки возобновлялись несколько раз, но безрезультатно. Перед самым рассветом белогвардейцы последними патронами отбили последнюю атаку и затихли…
Когда развиднелось, партизаны, поняв, что у засевших в церкви нечем стрелять, выходили из-за укрытий и насмешливо кричали:
— Что, довоевались, аники-воины?
— Сейчас мы вас тепленьких возьмем голыми руками.
Но проникнуть в церковь было не так уж просто. Массивная железная двустворчатая дверь была накрепко закрыта изнутри, а сверху, с колокольни, нет-нет да и постреливали. Тогда заместитель комиссара полка Матвей Субачев под прикрытием партизанских выстрелов перебежал к церковной стене — так, что белые не могли его обстреливать, — и, набрав в руки камней, стал кидать их на колокольню. Первые несколько камней не долетели до перил, следующие стали долетать, но падали обратно. И только перебросав не меньше дюжины кирпичных обломков, он набил руку так, что сразу же зашвыривал камень на колокольню. Тогда он взял гранату и с того же места зашвырнул ее к белым. Граната рванула. Он бросил еще одну. Снова взрыв.
— Сдавайтесь, гады, а то всех побьем! — кричали партизаны.
Когда пленных привели к Коляде, хорунжий держался не без гонора. Федор смотрел из-под черных бровей спокойно, чуть насмешливо.
— На этот раз ваша взяла, — с чувством собственного превосходства первым заговорил Бессмертный. — Но победа вам досталась очень большой ценой.
— Нет, — ответил Коляда. — Ни единого чоловика не вбило, не поранило.
— Это умудриться надо, чтобы при шести атаках совсем не понести потерь, — ехидно заметил хорунжий.
Партизаны вокруг Коляды захохотали. Федор сдержал улыбку, ответил:
— Атак-то нияких и не було.
— Как не было? — невольно вырвалось у хорунжего.
— А вот так. Не було — и усе, — с тем же издевательским спокойствием ответил Федор. — Партизаны стояли за хатами, топали ногами и орали во всю глотку «ура». А вы, як дурни, жгли патроны…
Хорунжий недоверчиво смотрел на Коляду.
— Добрый командир сразу смикитил бы, шо за усю ничь вы не потеряли ни одного солдата. Пото, шо мы ни единого патрона не выстрелили. Трещотками тарахтели, да вот цими крысалами. — Колядо взял из рук партизана огниво, с помощью которого за неимением спичек высекали огонь, и показал офицеру. — Пленных да безоружных расстреливать вы насобачились, а мозгой шевелить кишка тонка…
Сквозь толпу протиснулся дед Ланин. Он бесцеремонно повернул за плечо хорунжего. Из лохматой заросли на лице деда насмешливо лучились два подвижных голубых глаза. Он
— Так, говоришь, ваше благородие, надули тебя? То- то же. Народ байт: не зевай, паря, на то ярманка… Мы тебя не звали, а уж коль пришел к нам воевать, не хлопай ушами, быстро сопелку набьем.
И под общий хохот дед не торопясь взял хорунжего за шиворот и вытолкал из избы, крикнул за дверь:
— Отведите, ребяты, его в каталажку.
Не успели партизаны вволю посмеяться над одураченным офицером, как в избу вошел Данилов. Партизаны расступились, освобождая ему место около Коляды.
— Винокурова поймали, — сообщил Данилов.
— О, цей звирь покрупнее!
— Не успел, наверное, с Большаковым удрать.
Ввели бледного, перепачканного землей и паутиной купца.
— На чердаке у себя прятался.
Купец трясся, как в лихорадке.
— Гос… граждане, дорогие, возьмите все — дом, магазины, конный завод, — только не убивайте, оставьте мне жизнь.
— Мы за богатство никого ще не расстреляли. Чего ты трусишься, напаскудил? За це у нас не здоровится.
— Спросим у жителей, что ты здесь натворил.
— А чего спрашивать, — выкрикнул, Иван Буйлов. — Шуряк-то мой, Большаков, по его спискам сжег халупы ушедших к нам партизан. Это все знают.
— Правильно, — подтвердил Егоров. — У меня избушку спалил.
— Тоди чего с ним цацкаться.
— Знамо дело, шлепнуть и все.
Винокурова трясло. Коляда вопросительно посмотрел на комиссара.
— Надо отправить в Главный штаб к Мамонтову, там разберутся, — сказал Данилов. — Самосуд запрещен.
Когда все выходили из штаба, Буйлов столкнулся в дверях с Пелагеей Большаковой. Она пробиралась сквозь толпу партизан. Некоторые из земляков узнали ее, недружелюбно осматривали.
— Офицерша…
— Какая офицерша? — спрашивали другие.
— Жена Большакова.
— Это которого мы вчерась чуть не застукали?
— Его…
— А что ей тут надо, шпионит?
Пелагея краснела, закрывалась платком, но шла вперед, расталкивая мужиков.
— Иван! — обрадовалась она, увидев брата.
— Ты чего, Поленька, пришла? Случилось что-нибудь? — с тревогой спросил он.
Поля смущенно взяла брата под руку.
— Пойдем в избу.
Партизаны смотрели им вслед.
— А наш начальник штаба что, сродствие какое имеет с ней?
— Брат.
— А… Стало быть, она нараскоряку — муж там, а брат — тут?
В штабе Пелагея сквозь слезы зашептала Ивану:
— Коленьку убили, Ваня… партизаны…
— Знаю, Поленька, знаю. Но ты крепись. Война! — Он гладил сестру по голове, успокаивал. — Что случилось? Ты чего пришла?
— Там, дома, после Василия какие-то ящики остались и винтовки, много винтовок, — успокаиваясь, сказала она. — Заберите.
— Шо там стряслось? — спросил Коляда у Буйлова. — Опять, поди, якой-нибудь набедокурил? Зараз расстреляю подлеца, ниякие заступники не помогуть.
— Нет. Большаков оставил дома винтовки и ящики, видимо, с патронами.