Солона ты, земля!
Шрифт:
— Не-е, не агроном. Это Аркадий Николаевич говорит: если ты работаешь в деревне, значит, должен знать хотя бы основы агрономии. Вот и читаю.
— Интересно…
На второй вечер Пестрецов уже сам затеял разговор.
— Это, стало быть, получается, хлеб наш из воздуха да из воды? Земля тут будто и ни при чем? Один процент — это почти что ничего… Чудно!.. А этот самый из воздуха-то…
Углекислый газ?
Да. Мы, что, им дышим и растение тоже?
— Нет. Наоборот, мы выдыхаем углекислый газ, а растения его поглощают.
— Так это
— Конечно. Вы же замечали, что в деревне воздух лучше, чем в городе. А почему? Потому, что здесь кругом растения. Они поглощают углекислый газ и возвращают в атмосферу кислород, который нужен нам, чтобы дышать им.
— Ну и ну… Додумалась же природа… Смотри, ничего не пропадает в ней.
Сергей, поощренный детским любопытством и вниманием одного из самых авторитетных председателей в районе, вывертывался наизнанку — выкладывал все, что знал, и впервые, пожалуй, в жизни искренне пожалел, что знал-то он очень мало — самые верхушки.
Когда уезжал, Пестрецов с непривычной для него задушевностью сказал:
— Ты хороший парень, Сергей, забегай к нам почаще. А что касаемо комсомолии, поможем, не беспокойся. — Он по-хозяйски проверил подпругу у Сергеева коня, похлопал его по холке. И, чуть стушевавшись, отвернул лицо. — Спасибо тебе за беседы. Через недельку поеду в город по делам, обязательно куплю этих самых книжонок по этой… по агрономии. Любопытно почитать…
14
Из открытого окна доносился медлительный голос:
— Я считаю, товарищи, что сейчас председатель колхоза должон, сам, своими руками проверить каждую жатку, каждую молотилку и каждую сеялку, и каждую веялку. Через неделю будет уже поздно…
Сергей узнал — голос был Кульгузкина, председателя колхоза «Красные орлы», на вид неуклюжего, медлительного, а в делах очень проворного и ловкого. Чем-то он напоминал Пестрецова — может, тем, что всякое дело обязательно повернет на выгоду колхозу. С прицелом живет мужик. В то же время это были люди очень непохожие друг на друга. Пестрецов любил показать свой колхоз с самой лучшей стороны, не прочь все достижения колхоза принять на свой личный счет, любит покрасоваться в президиуме. Кульгузкин же, наоборот, — всячески прибедняется. Даже внешне они разнятся: Пестрецов дородный, уверенный в себе, Кульгузкин — рыжий, неряшливый, всегда вроде бы заспанный. Как-то спрашивал Аркадия Николаевича, как он относится к тому и другому. Данилов ответил:
— Пестрецов капитальный председатель. Кульгузкин полегковеснее, но зато хитрее, гибче, быстрее реагирует на обстановку, более податливый…
Из окна тек ручеек вяловатых слов:
— Я не знаю, кому как, а мне кажется, что комбайны пускать надо на самые спелые поля — ни на день раньше, ни на день позже.
На крыльцо выскочила Катя.
— Как хорошо, что вы приехали!
Здороваясь, он задержал в своих руках ее шершавую ладонь, смотрел в смеющиеся глаза. Под вздернутой по-детски капризной губой ослепительно белели ровные
— Думал, опоздаю. Задержался в Николаевке… — говорил Сергей вполголоса, не в силах оторваться взглядом от Катиного лица.
— Нет, только начали. Наш вопрос третий. Сейчас обсуждают подготовку к уборке, потом будет финансовый вопрос, а уж после — наш. Не раньше, как к полуночи.
Никакого следа обиды или отчужденности. Наоборот, Катя была приветливее, чем когда-либо.
— Ну, как мои друзья? Понравилась им ваша бригада?
— Говорят понравилась. — Катя улыбнулась хорошо, лучисто. — Костя чудной парень. Поморил нас всех со смеху с Васей Музюкиным схлестнулся. Вася же шуток не понимает — все всерьез говорит. А тот с ним спорит, заводит его. Вся бригада до коликов каталась со смеху…
Из сельсовета вышел Федор Лопатин, молодежный бригадир. Суховато поздоровался с Сергеем. Тут же отвернулся, стал гладить ладонью потного жеребца. Потом пошел из ограды.
— Ты куда, Федя? — спросила Катя.
Он, не оглядываясь, махнул рукой.
— Пойду. Тут обедня длинная. А вы и без меня справитесь. Подкрепление прибыло…
Сергей недоуменно поглядел на Катю. Она потупила глаза. И вдруг он догадался: «Неужели у них любовь?»
— Что это он так? — спросил настороженно.
В Катиных глазах мелькнули злые искорки.
— Ревнует, дурак, — проговорила она тихо, но твердо. И добавила еще тише — Привязался ко мне…
И все-таки непринужденность исчезла.
Пойдемте в Совет, — сказал Сергей, пропуская ее вперед.
В большой прихожей комнате было многолюдно, душно. Они присели на скамейку у двери. Катя напряженно молчала.
Ораторы, один словоохотливее другого, менялись на трибуне. Ребята несколько раз выходили покурить. Время неумолимо приближалось к полночи. Когда дошла очередь до вопроса о передаче церкви под клуб, все оживились.
— Чего там говорить, стоящее дело!
— Заслужили!
— Ребята молодцы, вон сколь переворочали за лето.
— И опять же эта бригада…
— Вырешить!..
— Оно вроде бы и не совсем удобно — церква она, хоша ныне и не в моде, но как-никак освященное место, а там будут с девками тискаться.
— Ты, дед, по себе судишь: должно, за этим только и в церкву ходил в молодости-то, а?
— Прошу слова… Слово дайте!
— Нефедов, дай ему слово, пусть отведет душу…
Слово дали. Поднялся хлипкий, но ершистый мужичок.
— Я что хочу сказать? — начал он. — Наши старики, простите за слово, как кобели на сене: сами не молются и не дают веселиться людям, которые в поте лица трудятся на благо нашей жизни…
— Ясна-а!
— Давай голосуй!..
— Отдать церкву ребятам, пусть забавляются!
— Правильно! Чего она глаза мозолит?
— Ежели б старичков слухали, и колхозов не было бы! — тоже артачились.
Со времен коллективизации уже привыкли легко, не задумываясь, рушить веками устоявшееся.