Солона ты, земля!

Егоров Георгий Михайлович

— Людей-то хватит на снопы, Мирон Гаврилович?

— А куда они подевались! Хватит. У меня все уже настрополено. Жатки — в полосу, бабы — следом. Управимся.

— Это поле когда намечаешь косить?

— Денька два-три повременить надо. Я сейчас, Аркадий Николаевич, с зари и до зари в поле пропадаю, как доктор, каждую полосу ощупываю. Ни одного дня прозевать нельзя… Ты уж только не посылай своих уполномоченных, чтобы под ногами не путались. Под горячую руку могут и матюга схватить. Обид потом

не оберешься.

— Ладно, ладно. Ты, как Кульгузкин, — больно уж боишься постороннего глаза!

— Да не боюсь я, Аркадий Николаевич! Только проку-то от них никакого нет. Я-то сам все по-хозяйски стараюсь сделать. А ему, этому уполномоченному, что! Ему только бы скорее отрапортовать. А после него хоть трава не расти… Кстати, о траве. Тебе, Аркадий Николаевич, не жаловался этот, как его… заведующий райсобесом?

— Жаловался, — нехотя ответил Данилов и направился к машине.

Пестрецов шел рядом, по-медвежьи тяжело, переваливаясь.

— Я ему говорю: трава не цветет еще — косить рано. А он свое: раз большая — давай коси. Разве такому втолкуешь! У него головушка не болит, что потом будет из этой травы.

Подошли к машине. Данилов достал папиросу, долго, задумчиво мял ее в пальцах, потом бросил, так и не прикурив.

— A-а, Сергей! Здравствуй! — только сейчас заметил Пестрецов комсомольского секретаря. — А я ведь, Серега, книжек-то набрал все-таки. Беда только — читать их некогда. — И, обернувшись к Данилову, засмеялся — Он меня просвещал прошлый раз, об той самой агрономии рассказывал. И, знаешь, так интересно. Решил сам почитать. Вот и набрал книжек-то. Зимой уж займусь. Посвободнее будет.

— Ну как Виктор работает? — спросил Сергей. — Я к нему еду, посмотреть да помочь.

— Что-то такое делают они там. Я толком не знаю. — Он опять засмеялся.

Данилов рассеянно посмотрел на валявшуюся папиросу, на небо.

— Ты вот что скажи, Мирон Гаврилович: что старики толкуют о нынешней осени? Погода позволит убрать хлеба?

— Позволит не позволит, а убирать придется. Я, например, Аркадий Николаевич, сейчас почему так зорко слежу за хлебами? Надо, чтобы за двадцатое августа не перешло ни одно поспевшее поле, потому как после двадцатого у нас ведь каждый год недели полторы-две дожди льют. Это уж как закон.

Данилов, смотревший на безбрежное ровное поле и слушавший, казалось, вполуха, понимал, что Пестрецов хитрит, явно не спешит с началом уборки.

Тот продолжал так же неторопливо:

— Оставь выспевшую пшеницу под дождь, потом стоит только солнцу пригреть, она ощетинится — и все, начнет осыпаться. А ежели чуток с прозеленью, дождь ей не в помеху. Вот я и не начинаю, держу сейчас комбайн, как рысака перед бегами, в полной готовности. Чуть-чуть подойдет пшеничка, я его и пущу в

полный галоп.

— Комбайн комбайном. Но ты ж ведь и жатки не пускаешь. Пускай жатки. В снопах хлеб дойдет.

— Дойти-то он дойдет, но ведь и риск большой, Аркадий Николаевич, прорасти может в снопах-то.

— Хорошо суслоны ставить — ничего ему не доспеется.

— А ежели дождь зарядит недели на три?

— Все равно лучше, чем на корню… Ты не крути, Мирон Гаврилович, — погрозил Данилов пальцем. — Пускай жатки.

Пестрецов, стараясь скрыть хитроватый блеск в глазах, прижал руки к груди.

— Да нешто я, Аркадий Николаевич, враг своему хлебу?

Да я, знаешь… я ночи не сплю. Ты за нас не волнуйся — от людей не отстанем.

— Но и вперед не забежим, да? — Данилов взял Пестрецова под руку. — Я знаю, чего ты, Мирон Гаврилович, выгадываешь! Ты боишься вперед других план выполнить, чтобы тебя не заставили за отставших сдавать. Так ведь?

Пестрецов опять искоса проницательно глянул на секретаря райкома. Промолчал. Что тут ответишь?

— Сдавать сверх плана все равно придется — как ты не крутись, — сказал Данилов. — Но много не возьмем. Слово даю.

Пестрецов вздохнул и, будто оправдываясь за свою недавнюю неискренность, заговорил оживленно:

— Колхозникам же надо дать, Аркадий Николаевич, хотя бы килограмм по восемь-десять на трудодень, да и на фураж… Да ведь сказать, не за границу же я его хочу! Своему же колхозу и своим же…

— Короче говоря, ты меня понял? — перебил его Данилов. И, берясь за ручку дверцы, добавил — Завтра же загоняй на это поле жатки и начинай убирать — не хитри. И на остальных, если такая же пшеница, тоже начинай. Договорились?

— Конечно!

— Проверять не буду. Верю тебе. Что касается уполномоченною — ладно, шут с тобой, не пошлем. Но — смотри! Чтобы без этих всяких… Понял?

Пестрецов теперь уже неподдельно, с искренней признательностью смотрел на секретаря райкома.

— Аркадий Николаевич, да я, знаешь… Мое слово твердое. Сказал — железо! Раз ты — так, то и мы к тебе с чистой душой. Все будет сделано самым разнаилучшим образом.

— Ну, ладно, ладно, — с напускной строгостью остановил его Данилов. — Посмотрим.

— Я, Аркадий Николаевич, вот что еще хотел, — торопливо заговорил Пестрецов, — Посоветоваться бы об одном деле. Там, за речкой, есть у меня одно поле — этакая каверзная штука. Может, проедем, посмотрим? Не знаю, с какой стороны к нему подступиться.

— Ну, поедем. — Данилов сел рядом с шофером.

Пестрецов крикнул бригадиру:

— Иван, садись в ходок, отведи Карьку на хозяйство.

Едва машина тронулась, Аркадий Николаевич обернулся, закинув локоть на спинку сиденья.