Солона ты, земля!
Шрифт:
Командиром бригады был назначен полковник Батурин, много лет проведший в армии, уроженец здешних мест.
В Подмосковье бригада пополнилась выпускниками специальной школы агентурных разведчиков. Среди них Данилов встретил Костю Кочетова — нет, не случайно, специально для своего будущего партизанского соединения посылал Аркадий Николаевич Костю в спецшколу. Как только бригада прибудет на место, выпускники школы разойдутся по селам и городам и будут создавать агентурную сеть — глаза и уши партизанского командования.
Много было хлопот у Аркадия Николаевича в эти месяцы. Все надо проверить, все предусмотреть,
2
Ни днем, ни ночью от комаров не было покоя. Мазь, выданная в Москве, почти не спасала. Первые пять-десять минут комары вроде бы сторонились, вроде настороженно принюхивались к неведомому в дремучих лесах запаху, а потом набрасывались на людей с еще большим остервенением, словно старались наверстать. Третий день партизанская бригада идет на запад, третий день под ногами хлюпает болото, а над головой шумят знаменитые калининские леса. У партизан распухли искусанные веки, губы, уши. А комары гудят и гудят беспрерывно. Беспрерывно то одна, то другая лошадь проваливается в болото. Их в конце концов наловчились быстро вытаскивать: ухватят десяток человек за голову и за хвост и — волоком на тропу. И все- таки несколько лошадей вместе с вьюками утонули в мутной зловонной пучине — не успели ухватить…
Наконец, к исходу третьих суток по колонне прокатился шепот:
— Линию фронта миновали…
Столько было разговоров там, в Москве, об этой линии фронта, сколько готовились к ее переходу, и вот она позади. А совершенно ничего не изменилось: так же хлюпает болото под ногами, так же беспощадны комары, так же где-то впереди закатывается солнце, и что самое странное — нисколько не убавилось нервного напряжения и — чего греха таить — страху. Почти все бойцы бригады впервые шли во вражеский тыл.
На четвертую ночь, наконец, разрешили развести костры — небольшие, только согреть чай да разогнать комаров. Измученные трехсуточным переходом бойцы и тут не могли уснуть — дым ел глаза, лез в нос, в рот.
— Говорят, будто комиссар сказал, что завтра будем лагерь разбивать.
— Ну-у, дюже близко от фронта, — возразил пожилой мужчина с пегой, еще не отросшей бородой. — Тут нам делать нечего.
Кто-то искусанный, со слезящимися глазами, сунул голову в самый дым, повертел ею там, потом, отпрянув, протяжно выдохнул. Из-за воротника, из ушей у него струился дымок.
— Этак мы, братцы, к утру будем все, как копченые окорока, — сказал он, — ни одна болесть нас не возьмет.
— А на самом деле, где лагерь-то у нас будет, а? — раздался голос с другой стороны костра. Потом оттуда показалась голова, такая же заросшая, колючая. — Идем, идем, а не знаем куды. Чего доброго, так можно прямо в лапы к немцам угодить, а? Слепком ить идем-то, а?
— Чего акаешь! — недовольно заметил пегобородый. — Тебе что, митинги надо устраивать? Это тебе не колхоз, а регулярные частя. Тут руками не голосуют, как на колхозном собрании — купим бугая али не купим… Тут приказ. Командование знает, куда ведет.
— Все одно, — не унимался голос. — Надо, брат, чтоб и люди знали, а? Я ить бывалый партизан. Мы вот раньше в гражданскую партизанили, так командир либо комиссар выступит, обскажет все, что к чему и зачем, брат, а опосля уже в бой идем.
Костер потрескивал, разбрасывая искры, и
У другого костра безусые юнцы сидят. Здесь и разговоры, совсем другие.
— Ребя! Я кинжал наточил, как бритву. Усы пробовал — берет!..
— Кимка, давай махнем две гранаты на компас.
— Ну да, дурака нашел. Компас меня куда хошь приведет, а что твои гранаты!..
— Ну, давай «шлейку» на гранаты.
— Не-е… Она дареная, ее нельзя.
— Немца бы хоть одного увидеть — этакого ихтиазавра махрового за жабры подержать бы, страсть как руки чешутся…
— А я знаете, ребята, что решил? Как убью немца, так на ложе зарубку сделаю. Пока весь автомат не изрежу…
Вымахнет на секунду-две из костра язык пламени, лизнет сучья, осветит курносые, губатые лица юных партизан, но тут же прихлопнут его зеленой лапистой веткой, и опять опускается густой мрак, опять видны только силуэты да клубы белесого дыма. Развьюченные кони и те тянутся к кострам, к дыму — комары и им покоя не дают.
Под утро на бивуаке поднялась тревога. Приказано срочно завьючить коней, потушить костры и занять круговую оборону.
— Что, брат, немцы напали, а? — допытывался бывалый партизан, петуховский Брат Тишка. — Я же говорил, что слепком идем. Вот и врюхались, а?
— Ты не каркай! — шипел на него пегобородый. — Тоже пророк нашелся — говори-ил…
Часа через два передали другой приказ: сниматься с места, двигаться вперед.
Опять под ногами захлюпала вода, опять то и дело срывались кони. Люди чертыхались, вытаскивали их и, озираясь по сторонам, брели дальше, держа пальцы на спусковых крючках.
3
…Когда-то здесь буйно рос лес — дремучий, девственный. Была в нем жизнь: гнездились птицы, по весне выводили птенцов, неугомонно метались полосатые бурундуки, сохатый чутко ступал по мягкой подушке мха, дикий кабан, вздыбливая щетину, подрывал корни, работяга-дятел от зари до зари усердно долбил деревья, выискивая запрятавшихся личинок.
А потом здесь страшным косматым вихрем пронесся огненный шквал. Безумный и неудержимый, он пожирал лес. Столетние великаны и молодые гибкие деревца, ягоды и бурьян, мох и хилые лесные цветы, животные и птицы — все было обречено. Сгорая и корежась, деревья сами передавали с рук на руки друг другу свою ужасную судьбу — огонь, а с ним и смерть.
Теперь, когда над пожарищем прошли многие дожди и время, это неумолимое мерило бытия, отсчитало свою дозу забвения, даже и теперь все живое, казалось, обходило это страшное место. Место, где вповалку лежат могучие уроды, вздымая в застывшей мольбе искалеченные сучья. Но бесполезны их взывания — что свершилось, то непоправимо — здесь витает только тлен и запах пепла. Птицы не живут здесь — нет корма. Гады отползают прочь — здесь вместо земли — зола. Сохатый, если выйдет из леса, постоит в величественной задумчивости, тряхнет рогатой головой и повернет назад. Звери обходят это место стороной — и им здесь делать нечего. И только глупая букашка, бог весть как попавшая в это царство смерти, обшаривала щелки, бестолково снуя туда-сюда по дереву-трупу, да не сразу приметная молодая травка-зачат проклюнулась около старого пня.