Солона ты, земля!
Шрифт:
На эту проклюнувшуюся травинку смотрел в раздумье подтянутый, весь в ремнях комбриг. Видно, и он, и комиссар в эту минуту думали об одном — о войне, которая прошла по Украине, Белоруссии, по всей Прибалтике и, наверное, вот так же опустошила землю. Опустошила, но не уничтожила совсем — корни-то остались. Они дадут новые побеги, — ведь солнце-то — этот источник жизни, начало всех начал — по-прежнему светит с востока…
— Начнем обживать, — сказал комбриг. — Как думаешь, комиссар?
Данилов
— А ведь пройдет совсем немного времени, — словно сам себе, сказал он, — и от этого маленького ростка появится здесь жизнь… Не кажется тебе, полковник, что у нас есть что-то общее с этим ростком? — Данилов оторвал наконец глаза от ярко-зеленого лепестка, глянул на комбрига. Тот кивнул головой. И уже совсем другим тоном Данилов продолжал — Конечно, будем обживать. Лучшего места для аэродрома не найти. Сегодня же надо послать сюда людей с лошадьми, растащить валежник, заровнять. Аэродром будет не хуже Внуковского…
Комбриг тоже улыбнулся, тронул коня.
Ехали рядом, стремя в стремя. Кони привычно, совсем по-мирному поматывали головами.
— Вот обживемся здесь, Иннокентий Петрович, лагерь поставим стационарный. Может, через двадцать лет сюда экскурсантами придем, посмотреть. А тут уж ничего не узнаешь. Гарь эта зарастет, землянки наши обвалятся. И будем мы внукам своим показывать, откуда начиналась жизнь в этом оккупированном немцами крае. Интересно будет, правда?
Комбриг опять кивнул. Немного погодя он тихо сказал:
— Понимаешь, Аркадий Николаевич, на душе у меня что-то неспокойно. Откровенно тебе скажу. Какая-то такая неуравновешенность.
Данилов притушил улыбку.
— Ощущение такое, какое, наверное, бывает у кота, когда его в мешке несут, да?
Комбриг удивленно повернулся к комиссару. Глаза их встретились — нет, комиссар не подсмеивался — и тогда ответил без улыбки, серьезно.
— Котом никогда не был. Но самочувствие — что-то наподобие этого — правильно. Ты опытный партизанский вожак. Может, объяснишь…
— Это не у тебя одного такое ощущение. Все бойцы себя так чувствуют. И знаешь почему? Потому, что мы не сталкивались еще с противником, не выяснили соотношение сил, не знаем его повадок, не знаем полностью своих возможностей. А проведем две-три операции, люди обнюхаются с новой местностью, себя каждый проверит. Вот тогда появится уверенность. Тогда хозяевами здесь будем мы…
Не раз потом вспомнил эти слова комбриг.
Разведка, беспрестанно рыскавшая на подступах к лагерю, доносила: самый близкий гарнизон в деревне Руда, за тридцать пять километров. Ближе нигде нет.
Вернувшиеся из первой вылазки разведчики взахлеб рассказывали:
Немцы
— Один около меня прошел прямо в пяти метрах, — восторженно поблескивал карими отцовскими глазами Ким Данилов. — Малину ел. Френч на нем зеленый расстегнутый, а рубашка нижняя грязная-прегрязная, так потом и обдало!
— Машин в селе много? — спросил комбриг.
Одну видели под навесом, — ответил Кимов дружок с выщербленным передним зубом Миша Одуд.
— Движение большое через Руду?
— При нас ни одной машины не прошло.
— А следы на дороге?
Ребята переглянулись.
— На следы мы не обратили внимания.
— Так, — крякнул комиссар, сидевший рядом с комбригом. — Значит, грязную рубашку на фрице заметили, а дорогу не видели.
— Огневые точки в селе? — спросил комбриг.
— Огневых точек в селе нет, — ответил Ким.
Нет? Или не видели?
Разведчики опять переглянулись. Пожали плечами.
— Ну, нету на виду.
— Нету? — переспросил комиссар. — Табличек с обозначением огневых точек немцы, значит, не выставили? Не знали, что к ним пожалуют такие ротозеи.
— А сколько вообще в гарнизоне солдат?
— Мы насчитали десять человек, — уже безо всякого энтузиазма ответил Миша Одуд.
Комбриг поднялся за столом, строго сказал:
— Приказ вы не выполнили. Сведения, которые принесли, не имеют никакой ценности. За это будете наказаны по законам военного времени. Идите.
Когда разведчики вышли, комбриг хмуро зашагал по землянке.
— Ну что ты с ребятишек возьмешь! — сокрушенно остановился он перед комиссаром. — Развели детский сад, и что-то еще хотим от них… Надо сейчас же, немедленно посылать новые группы. Стариков надо посылать.
Данилов согласился.
— Можно стариков, только обязательно с молодежью. И, может быть, все-таки взять три-четыре «языка», как ты думаешь?
Комбриг задумчиво тер начавшую уже отрастать бороду — непривычный зуд все время беспокоил.
— Я, однако, сбрею эту бороду к чертовой матери, — сказал он раздраженно. — Покоя от нее нет. — Опять подумал. — Не хочется мне, Аркадий Николаевич, немцев сейчас настораживать. Возьми сейчас этих «языков» — сразу же тревога начнется, охрану усилят.
— А не взять — можем так напороться при первой же операции, что потом долго придется расхлебывать. Для бойцов сейчас очень важна первая удача. Она решит многое. Надо, чтобы люди почувствовали, что не так страшен немец, как его малюют. Надо же учитывать и человеческую психологию. В партизанской войне это одно из главных условий.