Солона ты, земля!

Егоров Георгий Михайлович

— Ну, ну, молчи. Молчание, Говорят, золото. Глядишь, и разбогатеешь… Тогда мы тебя, как Аркадий говорит, эксприируем. И не видать тебе, Аким, своей Аграфены!..

— Отстань, ботало… чисто ботало, — без злобы огрызался Волчков.

Этого уже было достаточно для Субачева, чтобы продолжать разговор.

— А правда, Аким, почему ты всегда молчишь? Может, у тебя язык не приспособлен к разговору, а? Ну-ка, покажи, какой он у тебя… Ну, покажи, что тебе, жалко?..

Волчков молча чистил наган. Они с Субачевым были давнишними друзьями,

на одной улице выросли, вместе ходили в школу, за одной партой сидели, вместе и бросили учиться со второй зимы. В детстве Матвей, как наиболее общительный и драчливый, всегда заступался за Акима перед ребятами.

— Слушай, Аким, — оживился вдруг Матвей. — А ты можешь, к примеру, месяц молчать — за месяц слова не сказать, а?

Волчков улыбнулся.

— Могу.

— А полгода?

К разглагольствованиям Субачева начали прислушиваться остальные. Кое-кто с улыбкой посматривал на друзей.

— Золотой ты человек, Аким, — восхищался Субачев, — особенно для подпольной работы — не сболтнешь лишнего…

Стоявший в дозоре Иван Ильин вдруг крикнул:

— Ребята! Идите-ка сюда.

Почти все кинулись к опушке.

— Тихо. Не высовывайтесь… Вон видишь, Аркадий Николаевич, мужика. Уже целых полчаса колесит по пашням. Мне кажется это подозрительным.

Подпольщики залегли, стали наблюдать. Мужик на телеге ездил от одного колка до другого — не иначе кого-то искал. Наконец он направил лошадь к березняку, где лежали даниловцы.

— Мужик этот не наш, не мосихинский, — заметил, приглядевшись, Иван Тищенко.

Подвода подъехала к самой опушке. Остановилась. Данилов и Тищенко поднялись из кустов, вышли навстречу. На телеге сидел бородач в рыжем зипуне, подтянутом опояской.

— Доброго здоровья, ребята, — крикнул он и спрыгнул с телеги.

— Здорово, дядя, — ответил Тищенко и бесцеремонно спросил — Тебя это каким ветром сюда занесло? Нечаянно или с намерением?

— С намерением. — Бородач положил на бричку вожжи, уставился на парней. — Который из вас будет Данилов?

Подпольщики переглянулись.

— Я Данилов, — ответил Аркадий.

Мужик искоса, с лукавинкой посмотрел на него.

— А не врешь? Уж больно молодой.

— Молодой, да ранний, — вставил подошедший Субачев, — а паспортов у нас нету.

— Ну, коль так, тогда отойдем в сторону, разговор есть.

Когда отошли, старик сказал:

— Тебе поклон от тетки Сиклитиньи. — Это был пароль, и Данилов ответил отзывом на него:

— Спасибо. Как она живет? Как здоровье дяди Селивана?

— Черт его не возьмет… — ответил бородач. — Ну тогда поехали.

— Куда? — улыбнулся Данилов.

— Велено привезти тебя, товарищ Данилов, на съезд.

— Я давно вас жду.

2

Съезд представителей сельских подпольных большевистских организаций и партизанских отрядов Каменского, Барнаульского, Славгородского и Новониколаевского уездов собрался в двадцати

верстах от Камня на заимке ярковского крестьянина Ивана Клещева.

Делегатов съехалось десятка два. Некоторых, особенно из каменских, Данилов знал. Обрадованно трясли друг другу руки, расспрашивали о делах, о товарищах. Но многие среди делегатов были незнакомы ему. Приглядывался. Все толпились около землянки в ожидании открытия съезда, курили, неторопливо переговаривались. В центре были два высоких белокурых парня — один с курчавой бородкой, другой бритый. Старший, сдвинув брови, что-то энергично рассказывал, а второй молча утвердительно кивал. Данилов поинтересовался у подошедшего Моисея Боева, недавно сбежавшего из каменского тюремного лазарета, кто эти ребята.

— Из отряда Мамонтова, братья Константиновы. Подойдем.

Длинношеий парень, с мальчишеской старательностью Собравший складки на переносье, рубил рукой:

— Главное — это не церемониться. Мешают — к ногтю. Чтобы не мы, а они нас боялись… Вот так. У нас Мамонтов не промах в этом деле. Его на мякине не проведешь. Тридцать два человека освободили в Волчихе. Налетели — р-раз! И все…

Немного поодаль — другая группа. Там то и дело вспыхивает смех. В минуту затишья доносится:

— Я ему говорю: что же это у вас — посадили блоху за ухо, а почесаться не даете… А он мне: у нас не курорт, а тюрьма, чесаться тут некогда…

Данилова окликнули.

В просторной землянке сидели за столом Коржаев, Игнат Громов и незнакомый плечистый мужчина, подпоясанный широким офицерским ремнем. Данилов спустился по ступенькам. Говоривший о чем-то Коржаев оторвал наконец свои колючие глаза от незнакомца, представил:

— Вот это и есть Данилов.

Мужчина поднялся, протянул широкую короткопалую руку:

— Голиков.

Данилов вопросительно посмотрел на Коржаева. Тот утвердительно наклонил голову.

— Да, он самый. Как видишь, мы устроили ему побег.

Голиков пригласил:

— Садитесь. Расскажите, как у вас дела идут, каково настроение крестьян.

Он заметно картавил, был наголо обрит, очень подвижен. Глаза у него умные, казалось, все понимающие без слов. Громов писал, низко наклонившись над столом, и вроде бы не прислушивался к разговору. Но когда Данилов упомянул о нехватке оружия, он поднял голову.

— Надо брать у колчаковцев.

В землянку заглядывали люди, торопливо перебрасывались вопросами и выходили. Запомнился Аркадию один — носатый, с огромным очень подвижным кадыком на гусиной шее. Он что-то полушепотом простуженно хрипел Коржаеву. Тот в ответ отрицательно мотал головой. Но носатый настаивал. Потом разогнулся — складная сажень выпрямилась — громко сказал:

— Ну ладно, черт с ними, по две обоймы дам…

К полудню собрались все. В большой землянке с плетенными из ивняка стенами разместились кто где мог: на досках, перекинутых от стены до стены, по углам на