Солона ты, земля!
Шрифт:
Кое-кто удивленно переглянулся.
— Дело в том, — продолжал Данилов, — что за последнее время в нашем полку появились случаи мародерства, офицерских зуботычин и попоек.
— Шо-то мы таких страстей нэ бачилы, — заявил Коляда.
— Вот об этом мы сегодня и будем говорить: о том, что вы бачили и чего не бачили. — Данилов поднялся за столом. Строго спросил: — Товарищ Коляда! Почему ты самовольно забрал фураж у крестьян села Гонохово?
— Не у крестьян, а у богатеев…
— Я спрашиваю, почему взял самовольно? — сделал ударение на последнем
— Потому шо мэни воювати надо.
В глазах у Данилова сверкнули недобрые искорки.
— Почему — самовольно?!
Коляда пожал плечами.
— Конфисковывать может только сельский комиссар по решению Совета. Тебе это известно?
— Его, комиссара-то, с тремя собаками не сыщешь, — возразил не очень твердо Федор.
Данилов смотрел на Коляду, как учитель на нашкодившего школьника. И так же, как учитель, был строг к нему.
— Дальше, — с нарастающей жесткостью в голосе продолжал Данилов. — Мне известны факты избиения плетью ротных и эскадронных командиров и даже батальонного командира. Кто дал право рукоприкладствовать?
Коляда сделал последнюю слабую попытку оправдаться:
— Ни за што ни про што бить не стал бы.
— А кто тебе дал право вообще бить?! — Данилов сделал паузу, посмотрел на членов штаба и скороговоркой закончил, усаживаясь: — Вот пусть товарищ Коляда здесь объяснит свою точку зрения не только на это, но и на случаи пьянки в полку. — Он протянул руку к Коляде, приглашая того высказаться.
Федор секунду-две медлил, потом решительно встал, расправил ремень на кожанке, откашлялся.
— Ось товарищ Данилов кажеть, шо я мародерствую и плетюганами бьюсь. Могет быть. Ему с каланчи виднее, як це дило назвать — чи мародеры мы, чи ни. Мы в политике не дюже разбираемось. А як мы бьемось, це товарищ Данилов не кажеть. Люди жизни кладуть за народну власть, а коняку погодувать нема чем. Ось нехай товарищ Данилов позаботится об этом. А шо касаемо плетюганив, так я ж ими, ежели когда и бью, то тилько командиров. А рядовых — боже избавь, за рядового сам морду набью. Ну, а пьянка — так я ж не свекровка, за каждым не услежу. Вот усе.
— Все? — прищурил глаза Данилов.
— Усе, — кивнул Коляда. Потом оглянулся на свой стул и, усаживаясь, как бы между прочим добавил: — Из-за двух пудовок овса шуму, як будто я пивгуберни ограбил…
— Значит, так ты ничего и не понял?
Коляда опять пожал плечами:
— Я ж кажу, шо неграмотный и в политике не дюже разбираюсь.
И тут Данилов впервые не сдержался, ударил ладонью об стол.
— Врешь! — Он побледнел, зрачки колючими иголками впились в Коляду. — Милославщину разводить не позволю. Ты самовольно приказал взять пудовку овса, а пятно мародерства ложится на всю Красную Армию. Ты ударил плетью партизана, а наши враги на этом строят пропаганду: большевики, мол, избивают своих подчиненных и насильно заставляют их идти воевать против правительственных войск…
Коляда удивленно захлопал глазами.
— Да ты шо, Аркадий Николаевич! Кого это я силком заставлял воюваты? Чайникова
— Ты считаешь, что это в науку, а не поймешь, что вреда от таких дел в сто раз больше, чем пользы. Ты своими анархическими замашками помогаешь врагу. Тищенко с тобой говорил об этом? Говорил. Предупреждал тебя? Предупреждал. Ты не хотел понять. Значит, что? Значит, ты делал это умышленно.
Коляда смущенно оглянулся на своих командиров. Те сидели потупясь: кто теребил темляк шашки, кто мял в коленях шапку. Глаз не поднимали. Чувствовали, что виноваты были все.
— Так я ж, Аркадий Николаевич…
— Ты своими действиями, — не сбавляя тона, продолжал Данилов, — вольно или невольно играешь на руку Милославскому, нашему общему врагу, которого ты же сам разоружал. Врага обезоружил, а сам стал делать его же дело — самовольно забирать фураж у мирного населения, с закрытыми глазами проходить мимо пьянства.
— Та я ж…
— Чего — «я ж»? Мы тебя слушали, а теперь ты слушай, — резко перебил его Данилов. — Предлагаю за поощрение мародерства и пьянки, за применение рукоприкладства к подчиненным снять товарища Коляду с командования полком… и перевести в батальонные.
В комнате наступила тяжелая, давящая тишина. У многих командиров выступил пот на лице. Коляда сразу как-то обмяк, нагнул голову. Данилов, осматривавший присутствующих, встретил тревожный взгляд Ивана Тищенко. Но не задержался на нем, перескочил дальше. Кузьма Линник сидел насупленный, о чем-то старательно думал, Субачев, недоумевающе поднял брови, смотрел прямо на Данилова. Некоторые судорожно лезли за кисетами.
Пауза затянулась. Наконец, кто-то решительно вздохнул и хотел, видимо, сказать, но его опередил Линник. Крепкий, жилистый, поднялся он с шумом, громыхая шашкой и сапогами. Заговорил горячо, сразу.
— Правильно, мародерство надо вырубать и мордобой тоже. Я согласный. В армии должно быть по-военному. Но несогласный я с одним: почему за все это должен отдуваться только Коляда? Тут и мы виноватые, командиры батальонов и ротные виноватые. Все виноватые. Наказывать его, может быть, и надо, но снимать с полка не след. Как вы, товарищи, думаете? — повернулся он к командирам.
Заговорили все сразу и почти одно и то же:
— Знамо, бороться надоть, но снимать — это уж не того…
— Погодить с этим можно.
— Командир-то боевой…
— Не след равнять его с Милославским.
Этого и ждал Данилов. Он дослушал энергичные высказывания с мест, чуть заметно, одними глазами улыбнулся. Встал. Он еще раз посмотрел на рдеющего кумачом Коляду, на побелевшие в казанках пальцы, ухватившие темляк шашки, подвел итог:
— Ну хорошо, так и решим: товарища Коляду и командиров батальонов предупредим. Но имейте в виду: если повторится подобное, дело передадим в военнореволюционный трибунал.