Соловей мой, соловей
Шрифт:
– Я проверяла пару минут назад, - сказала Маша.
– Замедленный, но ровный. Опасности нет.
– Спасибо, - сказал Андрей, подвинув второе кресло ближе к Машиному и усаживаясь в него.
– Что с ней?
– спросила Маша.
– Опухоль, - ответил Андрей, - раковое поражение всех женских органов. Последняя стадия или около того.
Он помолчал, вздохнул.
– Я себя в этом виню. Она не умерла, родив Кая, но смерть за ней увязалась, поселилась в ее теле, и вот теперь ее доедает.
– Не вините, - сказала Маша.
– Вряд ли это так.
– Мне было
– Я был так в нее влюблен, что она казалась центром мира, осью, вокруг которой вертелось вся остальная жизнь. Я был так растерян тогда, никак не мог понять, чего хочу, знаете, как в юности бывает.
– Знаю, - кивнула Маша.
– В армии себя не нашел, ушел из полка, вслед за приятелем уехал в Лондон. Влюбился - и любовь показалась ответом, потому что я вдруг понял, что значит - хотеть чего-то по-настоящему. Тем более сокрушительным оказался удар, когда Дженет со мною порвала. Не поверите - даже застрелиться подумывал. Потом записался в инженерный полк, поехал в Африку с британскими войсками - они охотно принимают русских офицеров. Думал - пусть меня лучше мятежные негры пристрелят...
Он долго молчал.
– А теперь Дженет умирает, а у меня есть сын. Сначала я на неё очень сердился, понимая, что если бы не её болезнь, я мог бы вообще никогда не узнать Кая. Но она воспитала замечательного мальчика, лучше бы, наверное, никто не смог. Она очень страдает. Я не мог оставить её одну. Никто не должен умирать в одиночестве.
– Она очень любит вашего Кая, - сказала Маша тихо.
– Она сказала, что быть его матерью - ее лучшая роль, самая в ее жизни важная.
– Ах да, - невесело рассмеялся Андрей.
– Она все меряет ролями. И сейчас даже, думаю, частично играет роль "прекрасной актрисы, умирающей во цвете лет в далекой заснеженной России". Но боль настоящая.
– Все мы играем роли, - сказала Маша.
– "Весь мир - театр."
– А вы какую же сейчас играете?
Маша подумала.
– Молодой девушки, вашей дальней родственницы, которая безмятежно живет своей жизнью, интересуется медициной, музыкой и стрельбой, много читает, иногда посещает балы и вас не любит, - сказала она.
– Совсем не любит.
Он грустно улыбнулся, взял ее за руку.
– Да, - сказал он.
– С небольшими поправками на возраст, пол и интересы, я тоже пытаюсь играть такую роль.
Он поднес ее ладонь к губам и поцеловал - страстно, долго, горячо. Жар от его губ прошел по Машиному телу, как лесной пожар, ей стало трудно дышать. Она сглотнула. Андрей отнял ее руку от губ, но из своей не выпустил, и так они сидели молча, плечо к плечу, рука в руке, пока часы не пробили два.
Дженет тихо храпела. Казаки под окнами отловили всех разбойников и обсуждали, как их теперь пытать, чтобы вызнать тайное слово - щекотать, или же совать в лицо дохлую крысу, найденную в растаявшем сугробе.
Маша отняла у Андрея свою руку, встала и ушла, не оглядываясь.
Ленмиха готовила и помогала на кухне с ранней юности, и никогда у нее ничего не подгорало и не загоралось - такая была счастливая кухонная планида.
Вечером в среду,
Масло вспыхнуло жарко, высоко, Ленмиха очень испугалась, всё у неё из головы вылетело, кроме очевидного рефлекса "огонь - вода", она схватила с кухонного подоконника кувшин, который там стоял для поливки её драгоценных бегоний редкого вида "Гранатовка" и всё, что там было, выплеснула прямо на масло. В кувшине было меньше половины. Ударившись о горящую поверхность масла, вода перешла в пар, повлекла огонь вверх и вширь, щедро кормя кислородом из воздуха. Огненное облако заполнило кухню, лизнуло потолок, испепелило занавески и закурчавило листья бегоний. По потолку выплеснулось в коридор, огненные языки пошли по стенам, обои наверху дружно занялись.
Ленмиха с диким воплем упала на пол, с обгоревшими волосами и бровями, с лицом и руками, на которых кожа еще казалась обычной, живой, но на самом деле была уже сожженной и мертвой - просто клеткам нужно было немного времени, чтобы осознать, что они умерли и начать вести себя соответственно.
Все выскочили в коридор, мама и сама страшно закричала, прижав руки к лицу, папа с Машей бросились на кухню, как только огонь схлынул. Папа ухватил пустой мешок, намочил его в ведре, которое у Ленмихи всегда стояло на черной лестнице, бросился тушить стены и стол. Маша потащила Ленмиху из кухни за плечи. Мама пришла в себя и тоже кинулась ей помогать.
"Да что ж я сегодня весь день всех таскаю, - подумала Машенька.
– Утром Дженет, вот Ленмиху теперь, кого еще придется?"
И тут же испугалась этой мысли - вдруг накаркает, еще с кем-то будет плохо. Мама вскрикнула и принялась Машу хлопать по ногам, схватила пальто с вешалки, которая тут же упала, загремев, накинула на Машину юбку, снова захлопала, из-под пальто пошли струйки дыма.
– Опасно в длинных юбках по пожарам бегать, ткань занялась, - мама бледно, беспокойно улыбнулась Маше. Они дотащили Ленмиху до гостиной, уложили в кресло. Она была в шоке, хлопала глазами без ресниц и тихо стонала.
Парадная дверь распахнулась - на площадке стояли Андрей, Дженет, швейцар Степан и жильцы со второго этажа Пантелеевы в полном составе, включая пятилетнюю Сонечку. Пожар, дым и крики не были явлением, которое могло пройти незамеченным, и, конечно, любопытно было всем.
– Звони, вызывай карету скорой помощи, Степан, - сказала мама.
– Быстрее. Пожарных не надо, всё вроде, потушили. А Лен... Елену Михайловну нужно в больницу срочно.
Степан убежал, громко топая вниз по лестнице, Пантелеевы тоже пошли, переговариваясь. Андрей и Дженет зашли в квартиру, Дженет подняла вешалку, отряхнула пальто, Андрей присел рядом с Ленмихой, снизу коротко взглянул на Машу. Она утерла закопченное лицо, кивнула ему - всё в порядке. И тут с кухни раздался грохот, плеск и короткий папин вопль.