Сорока на виселице
Шрифт:
– …Я думаю, поэтому их и вывозят, – сказала Мария. – Обновление фондов, ничего не поделаешь. Хотя, надо признать, это весьма напоминает ссылку.
Мы вышли к расположению Уистлера, к месту, где он оборудовал лагерь.
Лагерь оказался пуст. Диван исчез, записи, вещи… Были ли у Уистлера вообще личные вещи? Опустевшее место затягивалось окрестными книгами, как трясина ряской, и где-то здесь водился сбежавший Барсик. Барсик может питаться книгами, его желудок способен переваривать практически любую органику, включая целлюлозу. Он может жить здесь вечно, интересно, случались ли подобные прецеденты? Вряд
– Похоже, перебрался вглубь, – предположила Мария. – Уистлер. Нам как раз туда.
Мария указала.
Пантера, питающаяся книгами и постепенно приобретающая качества поглощаемой литературы.
– Датчики показывают, что вымораживание… идет не по графику, не в соответствии. Фризинг важно проводить под строгим контролем… температура не должна отклоняться от определенных значений…
– Зачем он перебрался вглубь? – спросил я.
Я думал, что сейчас Мария расскажет про книжный зов, но она объяснила передислокацию Уистлера проще.
– Там прохладнее, вот и перебрался. Комаров меньше. Слушай, Ян, ты обязан с ним поговорить, так не должно себя вести, пусть он хоть четыре раза синхронный физик…
И мы направились дальше. Скоро я перестал узнавать окрестности. Потолок стал низким, примерно как в холле, думаю, подпрыгнув, смог бы до него достать без труда, как Уистлер тогда. Стеллажи с книгами поднимались от пола и занимали все пространство, и не было им счету, я глядел по сторонам и видел книжные полки во все стороны, при этом никаких опознавательных знаков, по которым можно было определить местоположение и направление, как обычно, не было. Но, несмотря на их отсутствие, Мария продвигалась уверенно, руководствуясь, видимо, библиотекарским чутьем, я же держался за ней, думаю, мы шагали к северу.
Хранилище заметно менялось. Колодцы делались шире и шире и постепенно превратились в уходящие ввысь световые башни, вглядываясь в них, я обнаружил, что башни тоже заполнены книгами, это были книжные башни, я не мог удержаться, останавливался и, задрав голову, смотрел, голова начинала кружиться. Иногда в рядах стеллажей встречались прорехи, в них располагались предметы, для библиотеки нехарактерные, – якоря, явно снятые с парусных судов, огромные, в два человеческих роста шестерни, извлеченные из забытых машин, странные скульптуры.
– В двадцать втором веке архитектуре библиотек стали уделять больше внимания, – рассказывала Мария. – В сорок девятом году был найден «Кодекс Гримальди», и с тех пор библиотеки, консерватории и выставочные центры имеют весьма своеобразное устройство. Тут все дело в тончайшей акустике, сегодня считается, что в библиотеках должна моделироваться своя акустика, и в этом есть смысл, акустика влияет на восприятие…
Так далеко в хранилище я не углублялся, я вглядывался в линии стеллажей, и не было им конца, мы шли по следу, оставленному Уистлером, – книгам, лежащим на полу, торчащим из полок, сложенным в неровные пирамиды. Мария возвращала книги на место и грозила Уистлеру Советом по этике.
Минут
Я не нашел названия для этого предмета, несколько выдранных из разных книг листов были собраны вместе, проколоты в двух местах с левого края, связаны фиолетовой веревочкой. Откуда фиолетовая веревочка, подумал я, как она появилась здесь, на планете, репликаторы не работают… Значит, кто-то взял и сплел вручную, думаю, это несложно. Окрасил соком тундровых трав. Окрасил пурпуром.
– Что это? – спросила Мария.
Я заметил сгибы на всех листах, чуть косые продольные, прямые поперечные.
– Я… не знаю, как называется, – честно признался я. – Блокнот?
– Блокноты не такие, другая конструкция… Скорее переплет… Видимо, это попытка… Некоей компиляции… Я же говорила – лгун и вандал!
Мария взглянула на первую страницу переплета, прочитала:
– «…тем же вечером она рассказала матери про черного человека, что уже несколько дней ходит вдоль опушки, там, где ручей, там, где розы и терн…» Вряд ли это научный текст, новелла…
Я попробовал найти в окрестностях книги, из которых вырвали листы, но книг вокруг было слишком много, Уистлер натаскал в свое гнездо сотни, если не тысячи.
– Почему он объединил их? – спросила Мария. – Почему скрепил именно эти страницы? Если прочитать…
Она села на диван, я устроился рядом. Рукопись, найденная в забвении.
– Зачем это?
…горы, покрытые розовым льдом, водопады и вечные радуги над ними, моря и паруса, летящие над водой, Ли с детства видела во сне паруса. До моря было сто сорок миль, и Ли знала, что она никогда их не преодолеет, сто сорок миль, море земли.
Отец рассказывал, что в детстве тоже мечтал. Спуститься по реке до Лонг-Айленда, увидеть великий город на берегу, увидеть «Пилигрим», когда отец был маленький, в порт еще приходил «Пилигрим», самый прекрасный корабль на свете, с мачтами в сто футов, с обшитыми красной медью бортами, нестерпимо сияющими на солнце. Но отец так и не смог оставить ферму, следовало расчищать от камней тугую землю, достраивать мельницу над Лисьим ручьем и вырубать лес за ним, а потом расчищать новую землю от камней, поддерживать дамбу мельницы, молоть зерно, покупать землю, очищать ее от камней.
Мама тоже никогда не видела моря, но знала его голос, он жил в подаренной дедом рогатой раковине, мама говорила, что если слушать этот голос вечером, то сны будут самые счастливые, про то, что хочется увидеть.
Вечерами Ли слушала веселое Карибское море и рисовала великие паруса, они поднимались над горизонтом, плыли меж облаков, поднимались выше, все выше, к звездам, стоило закрыть глаза, треугольные паруса, похожие на крылья.
В тот год в Новую Англию пришла необыкновенно ранняя, лютая, хотя и бесснежная зима. Животные плакали от холода в хлевах, их приходилось брать в дом, сами дома перестали держать тепло, в очагах ни днем ни ночью не гас огонь, но этого было уже недостаточно – на стенах изнутри нарастал лед, воздух обжигал легкие, а запасы дров исчерпались уже к концу ноября. К декабрю закончилась вода, застыла в колодцах, река и ручьи промерзли до дна, дров, чтобы топить снег, не хватало.