Сороковые... Роковые

Михайловна Надежда

Она взяла: на безобразной бумаге, невзрачная, на обложке красовался орел держащий в лапах свастику в круге и ниже надпись PERSONALAUSWEIS, внутри фотография женщины, очень похожей на Варю, только вот прическа... Гладко прилизанные, темные волосы, а так да, похожа и имя такое же - Варвара Матвеевна Язвицкая, сбоку от фотографии два отпечатка пальца, а на правой части документа на немецком перечислялись приметы, даже цвет глаз не забыли.

– Варюш, это просто чудо, у тебя и цвет глаз и рост подходящий. Этот аусвайс мне достался от погибшей женщины, так что тут бояться нечего,

она из беженцев, пробиралась в Брянск - там какая-то стародавняя подруга проживала, но вот заболела и сгорела за неделю. Я её подобрал совсем больную, она одинокая - сродственников не осталось - бомба в дом попала сразу всех... вот она и подалась, как говорится, куда глаза глядят. Подпись её поучись, потренируешься - можешь как и она писать.

– Сколько дней буду учиться?

– Неделю, потом в Березовке пару дней у Гринькиных женщин, там Стеша тебе много чего подскажет и в Раднево. Приживешься, Бог даст, а там и попробуем тебя к делу пристроить, но об этом - потом, главное - суметь там адаптироваться. Очень надо, Варя, там своего человека заиметь.

Ох, как нелегко пришлось Варе, она чертыхалась и злилась, бесило все - особенно эти дурацкие одежки, что принес Леший: длинная, темная, бесформенная юбка, какие-то жуткие кофты, застиранные до неопределенного цвета, чоботы и куфайка, не фуфайка, а именно куфайка. Когда мужики первый раз увидели Варю в этом одеянии, они ржали, нет, не смеялись, именно ржали до слез.

Леший рыкнул на них:

– Вот что значит, не видели вы горя людского!

– Извини, Леш, мы на самом деле это до конца не воспринимаем, все кажется - кино какое-то.

– Кино им... одна оплошность и все, как вон Игорек любит говорить, "Кина не будет!"

Одно у Вари получилось сразу - почерк этой бедняги Язвицкой.

Леший, умелец на все руки, слегка подмочил аусвайс в том месте, где стояли отпечатки, они стали немного смазанными, попробуй теперь определи, настоящие они или нет.

– Скажешь, под ливень попала, вот и промокло усё.

И ещё порадовало, что у Вари стрижка - он мастерски выстриг ей немного отросшие волосы клоками, "вроде как был тиф, а волосы плохо растут после него". Мужикам стрижка даже понравилась.

– А что, очень даже неплохо, против наших продвинутых, что на эстраде скачут, ты прям эксклюзив!
– задумчиво заметил Сергей.

Варя училась завязывать серенький, старенький платок - вот, не было печали, никогда их не носила, все выходило криво.
– Ну и ладно, может, я растрепа какая.

Настал день ухода, все нервничали, мужики по очереди крепко обняли её, перекрестили.

– Удачи, Варь!
– за всех высказался Ищенко.
– Если все пройдет гладко, через пару недель и я лудить- паять появлюсь.

Леший довел её какими-то тайными тропками до опушки леса. Постоял, чего-то выжидая и, заметив вдалеке три движущиеся точки, кивнул:

– Ну все, иди Варя потихоньку. Не

забудь, что я тебе говорил. С Богом!

Вот и шла Варя по полевой дороге, периодически поправляя сбивавшийся на голове непривычный платок, точки росли, и вскоре стало заметно, что идут две бабенки и мелкая замурзанная, худенькая девчушка.

Варя, приостановилась, дождалась их, поздоровкалась и спросила, далеко ли до Раднево.

– Так сёдня до яго точно не дОйдешь, шчас пока проверють докУменты, пока пропустють, время-то к вечору, ай у Бярезовке только и останешься, - ответила с любопытством глядя на Варю, более шустрая из бабенок.

– А ты, бабонька, откуль будешь-та?
– Спросила другая, более молчаливая.
– Иду я уже полгода, в дороге вот свалилась с тифом, потом, пока в себя пришла, а так ох и издалече, от самой границы топаю.

– Я и гляжу, не наша ты, гаворишь не як мы.

Варя, как бы совсем по простому, а про себя взвешивая каждое слово, рассказала свою нехитрую историю, что она учителка, идет аж из под Могилева... как после бомбежки вместо дома с родителями и двумя тетками нашла воронку от бомбы, так и подалась вместе с другими, убегающими от немцев, что муж помёр ещё до войны - болел чахоткой, что сын учился в Минске, а где сейчас и жив ли...

Дошли до поста. Бабенки привычно полезли за пазухи, доставая завернутые в тряпицы аусвайсы, Варя тоже все делала в точности как они. Один бегло просматривал аусвайсы, другой копался в узелках, недовольно бормоча что-то про яйки. Немцам, похоже, за день надоело копаться в барахле, да и что могут пронести в тощих узелках такие же тощие бабенки.

– Шнеллер!
– прикрикнул на них тот что смотрел бумаги.
– Бистро!

Бабенки, чуть ли не бегом рванули вперед, Варя за ними, путаясь в этой дурацкой юбке и матерясь про себя, немцы гоготали вслед.

Послышался шум мотора, и бабенки порскнули через канаву на обочину... там замерли, опустив головы: мимо проскочила военная машина, затем легковушка, а за ней танкетка - мужики рисовали эти танкетки, чтобы Варя имела представление.

– Самый главный хвашист поехал, Кляйнмихель, чтоб яго черти у преисподней зажарили!
– шепнула та, что побоявей - Авдотья.

Ну ничаго, ешче один заворот, и от она, Бярезовка, а тама попросишься ночавать, я б тябе узяла, да у самой семяро, новую хату мой Иван перед войной тольки и заложить успел, так и стоить!

– Ежли живой возвернеться - достроить!
– проворчала более неразговорчивая, Фекла.
– А ты, Варя, вон у ту хату просися. Там учительша живеть, ена женшчина умная, с ей и поговорить есть о чем, а ты, видать, тоже из грамотных.

– Спасибо вам, бабоньки!
– поклонилась им Варя, и потихоньку пошла в сторону дома, указанного бабами.

– Стой! Хто такая?
– Перед ней нарисовался полицай.

– Из беженцев я, иду вот в Раднево, да ночь уже скоро, вон женщины посоветовали попроситься переночевать у Марии Ефимовны.