Сороковые... Роковые
Шрифт:
Агашка было понесла по деревне сплетни, что Стеша путается с немцем, но даже самые падкие на сплетни бабы высмеяли её.
– Стешка до ночи у Краузе в имении, постоянно у людях, а вечером еле ноги тащить, и никто ня видел, штобы она куда-сь мимо хаты шла, у городе можеть и ня видно, а у Бярезовке усе як на ладони. Не бряши, - осекла её тут-же свекровь Стешина, - а то я ня погляжу, в момент вальком перетягну.
Стеша рассказывала про пленных...
– Фридрих хотел было заменить их, гаворя, что разожралися они -
– горько усмехнулась Стеша.
– Да Карл Иваныч не позволил, ругался с ним, вот к этим уже пригляделися, а новых пригонить, хто знае, что ёни сотворять, энти-то уже изученные. Они у нас, и правда, уже не совсем дохлые, понямногу стали побойчей, да и пользы от них много - студенты, ешче один постаршей их да пячник, постоянно чтось Карлу Иванычу предлагають, спорють с ним, доказывають чагось, вона насос придумали, трубы тянуть у дом, кажут - воду таскать не надо будеть. У нас-то у Бярезовке тихо, а у Радневе, там да, страшно. Ну да Ядзя Казимировна сама расскажеть больше, чай, там живёть. А мы до войны-то увсягда на неё глядели, красивая ена, як картинка и такая... ну как из благородных, что ли.
Наутро у Вари ни с чего поднялась температура, и пришлось ей пару дней отлежаться у хате. Тот давешний полицай, что проверял документы, не поленился прийти проверить чужачку, а та заходилась в кашле: -Чаго ты, Ярема, припёрси?
– заворчала на него Ефимовна.
– Можно подумать, мы чужачку у сябе оставим? Вот ноги замочила, и кашель лютай. Травки пьет, день-два, и уйдеть, не ходи, нечаго тябе здесь делать.
– Ох, Марь Ехвимовна, не будь ты учителкой... я бы!!
– Иди-иди, вон Шлепень руками машеть!
Шлепень изо всей мочи влепил Яреме подзатыльник:
– Ежли из-за тебя опоздаем, рожу вмиг начистю!
Ярема, недавно пошедший ув полицаи старался как-то да выслужиться, повсюду ему мерещились враги, чуть ли не партизаны. Даже Еремец его уже одергивал, пресекал излишнее рвение. Если вначале, Ярема пояснял всем свое желание пойти в полицаи лишь тем, чтобы не угнали у Гэрманию, то, получив повязку и винтовку, этот восемнадцатилетний хлопец вмиг преобразился - откуда взялась заносчивость, старался выслужиться перед немцами, по-тихому стучал на всех остальных, особенно, когда у полицаев была пьянка, а она бывала часто... Его в силу сопливого возраста на свои пьянки старались не брать, взяли один раз, а потом полночи приводили в чувство - непривычный пацан сначала орал, потом пытался устроить разборки, от него отмахивались, как от дурной мухи, потом, выпив целый стакан самогону - сомлел. Пришлось посреди ночи будить Стешку, которая до войны частенько помогала их Самуилу, и полицаи точно знали, имелся у неё бережно хранимый пузырек нашатыря. Было дело, помогал он им и не раз очухаться по-быстрому... Ох и костерила наутро Стешка 'этага сопляка'.
Варя пробыла у Крутовых аж три дня. Чувствуя легкое недомогание, все же пошла в Раднево, с нею увязались мальчишки, проводить приболевшую, забрать отданную у рямонт, старую керосинку - имелся у Стешки небольшой запас керосину и редко-редко, но пользовались они ею, особенно в жаркие дни.
Вот и шли неспешно - уставшая женщина с синяками под глазами и два худеньких ребятенка, и мало кто обращал на них внимание, сколько их, таких бедолаг, еле
: -Сволочи, ещё бы под юбку залезли!
– злилась Варя,покраснев.
Немец, уже знавший этих двух киндеров, спросил у Гриньки
– Варум фрау красный?
– Фрау ист кранк.
Немцы мгновенно закончили осмотр и чуть ли не взашей вытолкали их.
– Боятся болезнь якую подцепить, - пояснил Гринька.
Ядзя жила неподалеку от Дома Культуры, превращенного немцами в 'веселый дом', там был и ресторан для господ офицеров, и отдельные нумера - с вечера и до самого утра оттуда слышались звуки музыки и веселья.
Варя шла, незаметно приглядываясь к поведению простых людей, настораживалась, завидев серую, мышиную форму, но немцы проходили мимо, не обращая на них никакого внимания, раза четыре навстречу шли полицаи, Варя поразилась их возрасту - молодые здоровые жеребцы - им бы сейчас на фронте надо быть, а они со стариками да бабами воюют.
Ребятишки, привыкшие за восемь месяцев к оккупации, шустро жались к заборам, уступая место идущим 'господам', Варя тоже старалась делать все как и они.
А неподалеку от дома Ядвиги пришлось остановиться и ждать, пока высокий сухощавый немец в майорских погонах, стоя посреди улицы, что-то выговаривал двум полицаям, те раскорячились по всему проулку и две бабенки с той стороны, а Варя с мальчишками с этой, терпеливо ждали, когда эти разойдутся.
Немец пару раз ткнул пальцем в полноватого полицая, тот чуть ли не в пояс поклонился:
– Яволь, герр майор! Все исполним!
– Лизоблюды, пакостные!- подумала Варя.
Наконец-то разошлись, полицаи пошли вперед, а немец шел навстречу, за ним шагал пожилой с нашивками унтер-офицер (Леший дотошно рассказывал и рисовал Варе их звания и обозначения )и ещё один с автоматом, помоложе. Гринька и Василь поклонились майору и поздоровкались.
Немец дернул уголком губ, что по-видимому означало улыбку, и прошел дальше.
С высоты своего роста, а было в этом сухостое под метр девяносто, едва взглянул на Варю, она спокойно встретила его взгляд - разошлись.
– Варь, это тот самый, што из Берлину, я слыхав, як Еремец гаворил, што якаясь темная лошадка. Ён, Пауля Краузе, нашего барина Карла Иваныча младшаго сынка большой друг, - шепотом поделился Гринька.
– Ён меня тагда и спас от Бунчука-то.
Наконец-то пришли к Ядзе, Варя в изнеможении опустилась на сундук в небольшой прихожке:
– Фуу, устала.
Ну ведь не скажешь же этой, очень красивой и сейчас женщине, что устала она больше не от ходьбы, а от напряжения, от постоянного контроля, сложно ведь им, непривыкшим держать глаза долу и напрягаться от каждого жеста этих завоевателей.