Сороковые... Роковые
Шрифт:
– Откуль ты, бабонька, разговор-то у тебя больно приметный?
Варя достала аусвайс:
– Из под Могилева я, а разговор приметный? Так я, закончив учительский техникум в небольшом городке под Рязанью, Зарайске, получила назначение в Могилевскую область, городок такой, Кричев, там вот и жила и работала, да вот война...
– И куда же ты идешь, интяресно знать?
– А в Раднево - должна там жить закадычная подруга моей свекрови,
– "И чего, козел, привязался?" - злилась она про себя.
– А, драматурша, знаю, знаю, вона, гляди, хата такая, крыша немного скособочилась - там Ехвимовна живеть, хади скорея, скоро комендантский час.
Поблагодарив его, Варя двинулась к указанной избе, спиной ощущая взгляд полицая. Толкнув калитку, Варя зашла во двор, и услышала шепот Гриньки:
– Иди прямо, поднимайсь на ступеньки и стукни у дверь, погромче.
Варя так и сделала, постучала, подождала, и ей, спросив сперва - Хто?
– открыла дверь невысокая, седая женщина.
– Извините меня, но женщины, шедшие со мной вместе, посоветовали попроситься к вам переночевать, а утром я дальше пойду.
– Ну, заходь!
– посторонилась женщина.
Добрый вечер в хату!
– поздоровалась Варя, входя в хату вслед за Ефимовной.
– И Вам таго жа!
– ответила рослая молодая женщина, про которую Варя знала очень много - Стеша.
А с печки, свесив головы, смотрели её старые знакомые - Гриня и Василек, который счастливо улыбался.
– Проходи, странница, вечерять вот будем, от, нямнога грибов осталося.
– Да у меня, - завозилась Варя, запустив руку за пазуху, - вот тут, немного, добрые люди поделились, - она вытащила тряпочный мешочек и протянула Ефимовне.
Та взяла с любопытством развернула и охнула:
– Это же... я такие тольки один раз и видела у Москве, кагда у тридцать восьмом...
– Чаго там, Ефимовна?
– шустро слетел с печки Гринька, а за ним скатился Василек, успевший незаметно подмигнуть Варе.
А в кульке были обычные рожки, которые в наше время продавались в любой палатке и не имели совсем никакой ценности. Шустрая Стеша быстренько закинула их в чугунок, Варя сказала, что они быстро варятся, и вскоре все с большим аппетитом уписывали неведомые рожки с тушеными грибами.
Варе же кусок в горло не лез, если ребятишек она уже видела, то вот таких умученных женщин... было невыносимо жаль.
– А ведь и мои: отец будущий, дед, дядьки - все сейчас такие же замученные-полуголодные. Да, никакой фильм или книга не могут передать всего, что я сейчас вижу. А мы там зажрались... Муж бросил, денег не хватает, с работы уволили, из-за более молодой и сговорчивой? Три ха-ха, как говорится, а вот
Василек, незаметно подобравшийся под бочок, доверчиво прижался к ней, а Ефимова и Стеша выпучили глаза.
– Чаго это деется - наш Василь... ён ни к кому не подходя даже, а здесь гляди-кась??
– изумленно глядя на улыбавшегося Василя, воскликнула Стеша.
– Наш дитёнок тябе признал - значит, хорошая ты тетка, а ён не ошибается, вот как гаворить перястал, так у людях ни разу не ошибся.
Варя ,радуясь этому, тут же посадила своего крестника на колени и крепко обняла.
– Такой славный мальчонка разве может не понравиться. За одни глаза-васильки, да, Василёк?
Тот радостно кивнул и покрепче прижался к Варе. Вот так и уснул у Вари на коленях, а Ефимовна прослезилась:
– Вот ведь война проклятая. Без мамки детей оставила, батька гдесь воюёть, жив если, дед пропал перед уходом наших... Сколько сейчас по всей стране такого горя... Хвашисты проклятые, не жилося им там у Европе.
– Ничего, - аккуратно подбирая слова, сказала Варя, - русский медведь...он ведь, пока его сильно не разозлишь, а потом во гневе-то, ух, и пойдут клочки по закоулочкам.
– Точно!
– обрадованно поддержал Варю Гринька.
– У любой сказке так и бываеть, а как ты гаворишь Ефимовна: сказка - ложь, да в ней намек... От дождуся батька, як прийдеть он у медалях...
– А тут Гринька - всякую гадость курит, - дополнила Ефимовна.
– И батька тагда спрося - отчаго ж, ты, Гринь, ня вырос совсем, вон Василь який большой стал, а ты...
– Я, бать, у Никодима-деда пошел, а Василь - чистый ты, - тут же вывернулся Гринька.
– Что верно, то верно, чистый Никодимушка. Тот усю жизнь верткий як уж, никагда ня виноват, от порода, Крутовская.
Варя осторожно переложила спящего Василька, улегся Гринька, уснула Ефимовна, а Варя слушала негромко говорящую Стешку - ужасалась и любовалась одновременно ею и в её лице остальными женщинами, выживающими вот в невыносимом, казалось бы, времени - оккупации.
Стешка то печалилась, то посмеивалась, то откровенно плевалась - это когда речь зашла о этих гадах-полицаях. Варя порадовалась, что у них есть такой вот защитник - немец Ганс, который недвусмысленно говорил всем полицаям -' Стьеша ест - майн швистер'. Зоммер считал это чудачеством и смотрел сквозь пальцы - Ганс был честнейший малый, продукты этим оборванцам не таскал. А то что бабенка нравится, так это даже хорошо.