Совершенная курица
Шрифт:
Удивительно, милостивая девица Дора Шпиц-Пинчер, что вы находите приятность в знакомстве с собакой, которую, по вашему мнению, нельзя никуда пускать без американского намордника!—отрычал злополучный буян, впиваясь в ее черную кудрявую мордочку налившимися кровью глазами.
Фингал! Фингал! О, Фингал! — кудахтнула Авдотья Федотовна и, совершенно растерявшись, метнулась вправо, метнулась влево, затем припала к земле.
Мне дурно! Ах!.. Кво-кво!..
Сердечный пес забыл все, кинулся на колени и принялся молить красавицу, чтобы она успокоилась.
О!
О! Что я наделал! Что я наделал! Прости! Прости!.. Прикажи!.. Вели!.. Я готов...
Он наклонился над ее беспомощно уткнутой в траву головкой и с тоской прислушался, дышит ли она.
Обещай, — тихо квокнула Авдотья Федотовна,— обещай, что ты извинишься... что будешь любезен с ней... Обещай!.. Дай слово!..
Обещаю! Обещаю!
Тише... Дай честное слово!
Даю! Даю!
Помни же: дал честное слово! Кто честному слову изменяет, тот... Так честное слово?
Честное слово!
Иди же, извинись!
Но ты... Я помогу тебе встать...
Иди, извинись! О, Фингал, ты меня уморишь!
Одурелый пес поднялся, обратился к девице Шпиц-
Пинчер и провыл:
Извините мое незнанье приличий... Позвольте засвидетельствовать вам мое почтенье...
Шпиц-Пинчер, отступившая при начале суматохи шага на три в глубину аллеи и наблюдавшая за происходящим с видом философа во всех отношениях, исключая статьи касательно презренья свалок и личных оскорблений, поняла, как дорого стоит бедняге это извинение, приблизилась и прогавкала:
Охотно извиняю вам, юноша, охотно... охотно- охотно! В свою очередь, прошу вас извинить мне неосторожное слово и несколько резкий прием в зале... Я, впрочем, существенного вреда вам не нанесла: я вырвала у вас из боку самый крошечный клочок — всего каких-нибудь десятка два шерстинок... При пышной густоте вашей волнистой шерсти это совсем не заметно... Что касается до отзыва о вашей неукротимости, то его можно объяснить и иначе,— не как порицанье, а как своего рода похвалу: псы, которые лают, юноша, не хуже псов, которые лижут; нередко они неизмеримо лучше! Теперь дайте мне вашу лапу, вот так! И пойдемте ко мне. Я угощу вас превосходными телячьими косточками! Что они превосходны, в этом можете поверить Доре Шпиц-Пинчер — она толк знает!
Извините... но я не могу... Авдотья Федотовна... Авдотье Федотовне...
Она сейчас оправится! Вставайте, душенька, вставайте! Не терзайте вашего пылкого друга!
Авдотья Федотовна, которая, лежа на траве и следя глазком за физиономиями объясняющихся, то испуганно захлопывала, то тревожно вытаращивала этот глазок, проквохтала:
Ах, как я рада! Вы простили Фингала? Он никогда уже не будет! Никогда!..
Авдотья Федотовна была чрезвычайно приятно удивлена добродушною снисходительностью старой Доры и, разумеется, не рискнула омрачить ее хорошее расположение духа каким-нибудь прекословием. Она тотчас же поднялась, расправила перышки и развеселилась.
Удивлен был
Что ж, посетите вы меня? — спросила старая Дора.
. — Да, да,— поспешила ответить за своего друга Авдотья Федотовна.— Иди, Фингал!.. Иди же...
Иду...
А вы, душенька? — спросила учтивая старушка.
Ах, я не могу! Я, к сожаленью, обещала одной знакомой ждать ее здесь!..
А! Ну, что ж, делать нечего, до другого раза... Идемте, Фингал! Иди же, Фингал! — внушительно, очень внушительно кудахтнула Авдотья Федотовна.
И, любезно раскланиваясь с влиятельною фавориткой, добавила как бы в объясненье своего понуканья:
Он такой рассеянный!
Фингал побрел следом за новой знакомой к дому, к балкону с колоннами, через который они проникли в огромную комнату, где занавеси и портьеры были еще пышнее, а куколки еще многочисленнее, чем в кабинете превосходительства.
Гостиная,— пояснила старая Дора.
В гостиной лежала в кресле, как она всегда любила лежать, откинув головку, Дина, а у ее ног на скамеечке сидела поповна Наденька.
Они были заняты разговором и не заметили вошедших.
Фингал слышал, как Наденька говорила:
Ах, какой вы ангел! А Сусанна Матвеевна этого не умеет ценить I
Она только ценит свою скверную собачонку!
Ах, прескверная собачонка! Я бы ее просто пришибла!
Когда будете приготовлять ей припарку, всыпьте немножечко перцу! Ха-ха-ха!
Ха-ха-ха! А как Сусанна Матвеевна узнает? Она меня со свету сживет! Начнет кричать, что я неблагодарна, что она обещала мне шалевый платочек...
Я вам отдам свою лиловую тальму!
Ах, Дина Матвеевна! Как это можно! Такая прекрасная тальма...
Она мне не нужна!
Ах, Дина Матвеевна!
Приостановившийся Фингал взглянул на поджидавшую его на пороге в следующий покой проворную старушку и не без горечи улыбнулся.
Но она, хотя не хуже его слышала, как ее честили и что против нее замышляли, ничуть, по-видимому, этим не огорчилась, а принимала, как вещь совершенно обыкновенную,— как жужжанье мухи или как пенье птицы. На горькую улыбку Фингала она ответила улыбкой беспечной, как бы говоря:
Знаю, давно знаю!
И кивнула, приглашая за собой дальше.
Вот моя конурка! — указала она, когда они очутились в углу большой комнаты, изувешанной бесчисленными портретами, изуставленной бесчисленными коробочками, баульчиками, вазочками, тумбочками, подставочками, подвесочками, подпорочками, крючками, ящичками, пяльцами, бутылочками, флакончиками, шкатулочками, альбомчиками, футлярчиками, бомбоньерочками, чашечками, точно сюда свалена была целая партия никому ни на что ненужных вещей. Невзирая на изрядное количество цветов, здесь пахло прогорклым миндальным молоком. Старый попугай, смотревший совершенным идиотом, то взбирался, то спускался по своей медной лесенке и таращил глаза по сторонам.