Совьетика
Шрифт:
«Солдаты проводят время в Казахстане в рамках программы «Партнерство во имя мира», упражняясь вместе с казахской армией в стрельбе из бывшего советского оружия и использовании бывших советских вертолетов». Ну, об этом у нас речь еще впереди…
По-человечески можно понять, когда люди бегут из этих, ставших им вдруг чужими, стран (у меня каждый раз при виде сегодняшней России возникает острое, болезненное чувство испохабленного какими-то нелюдями большого кладбища с могилами предков, с могилами всех тех, кто мне дорог, и без кого жизнь теряет смысл – и острое чувство собственной вины за то, что я этих нелюдей не остановила), – но бегством все-таки ничего не решишь, да и от себя не убежать.
Что же с тобой случилось, мой друг Лешка? Почему ты вдруг перестал верить в то, во что так искренне верил всегда – и только лишь
…Лешка больше не пишет мне. Уже несколько лет не пишет – несмотря на то, что я регулярно шлю ему открытки к каждому празднику и иногда пишу письма о своей жизни и новостях, даже если не жду уже ответа. Мне очень не хватает его. Неужели мой советский человек Лешка пропал навсегда и уже не вернется?
…Антилец Сонни Зомерберг тоже был моим пен-френдом. Мама ведь еще не предупреждала меня тогда, что нормальные мужчины не пишут писем. После начала горбачевщины мои письма стали наконец-то доходить и за рубеж, и я буквально утонула в лавине посланий от les jeunes Algeriens , филиппинцев и пакистанцев. Встречались среди новых знакомых по письмам и африканцы, но не так много. Запомнилось почему-то имя из Гамбии – Карамба Мамбабай.
К тому времени я уже побывала в Голландии, и мое желание увидеть остальной мир стало почти непреодолимым. Сонни прислал письмо из голландского города Энсхеде, где он учился. «Я совершенно ничем не похож на голландцев!»- честно предупредил он меня. В этих его словах чувствовалась гордость.
Мы впервые встретились через год – в доме моих амстердамских голландских домохозяев, которые пригласили меня приехать к ним снова. Сонни, уроженец острова Кюрасао, оказался совершенно не таким, как я его себе представляла. Прежде всего, я, привыкшая к тому времени к стилю общения африканских мужчин, была приятно поражена его скромностью. Это был высокий (но не пожарная каланча, как голландцы!) тихий и неприхотливый молодой человек с очаровательной застенчивой белозубой улыбкой и цветом кожи молочного шоколада. У него были необыкновенные глаза – продольные, какой-то удивительной миндалевидной формы. Потом уже я убедилась, что это наследственная черта всех в его семье с отцовской стороны: они латиноамериканские индейцы (бабушка Сонни родом из Колумбии). С материнской стороны семья Сонни – афро-карибцы. В наших школьных учебниках географии таких, как он, называли самбо.
Помню, как мы гуляли по Амстердаму и вместе ели patatje oorlog . Сонни очень понравился мне, и я этого не скрывала. Но после первой встречи я решила больше не видеться с ним – и именно потому, что он мне так понравился. Мне ведь предстояло возвращаться домой, и я очень боялась к нему привыкнуть….
У меня была виза на 3 месяца, и я уехала от своих хозяев из Амстердама, чтобы не очень им надоедать, и начала разьезжать по стране, стремясь успеть побольше за это время увидеть. Останавливалась я и у разных других своих знакомых. Пару дней прожила на ферме у выращивающих цветы и очень верующих голландцев (никогда в жизни еще не видела, чтобы люди за столом перед едой молились!), которые жили неподалеку от Амстердама, но из принципа не пускали туда своих детей, даже на день. Потом где-то неделю прожила в рабочей семье в небольшом городишке около Утрехта. Вот где я впервые поняла, что совсем еще Голландию не знаю! До этого все голландцы представлялись мне такими же утонченно-рафинированными культурными людьми, как мои амстердамцы (жена-работник музея из еврейской коммунистической семьи, муж- математик и острослов и две прелестные девочки, одна занималась балетом, другая играла на арфе!). Рабочая семья из 3 человек – мама, папа и взрослый сын – курила день и ночь напролет, питалась почти исключительно приносными из китайских ресторанов жирными обедами, а свободное время проводила в прогулках по дешевым магазинам. Они никогда не путешествовали: «А зачем? У нас в городке все есть!», не читали книжек и не ходили в театры. Юмор у них был грубоватый и плоский. Мама обрадовалась было, думая, что можно «спарить» меня со своим сыном, веселым здоровяком по имени Маринус, который приходил с работы весь с ног до головы в стружках – мое мнение при этом даже
Когда я вернулась в Амстердам, то хозяева огорошили меня тем, что Сонни в мое отсутствие, оказывается, названивал им каждый день в поисках меня. Я попробовала ему перезвонить (он жил в общежитии), но соседи сказали мне, что его уже несколько дней нет дома. Тогда я взялась за свою почту и обнаружила письмо от Сонни, в котором он…. просил моей руки! «Ты удивительная, не такая, как все, dushi! , я мечтал о такой всю жизнь! Я больше не хочу быть один. Пожалуйста, выходи за меня замуж!»
Как и Донне Розе Д’Альвадорес, мне еще никто никогда такие предложения не делал. Я была в полном замешательстве. Мне было 23 года. Ему тоже. Я уже закончила вуз, он еще учился. Сонни был мне очень симпатичен. Отказать? Но разве не буду я потом всю жизнь жалеть, если это сделаю? Согласиться? Но ведь я его так мало знаю… С другой стороны, разве не так делают предложения в книгах и романтических фильмах? Золушка с принцем тоже не были долго знакомы… Сказать ему что мало знаю его? А вдруг он обидится? Да и как мне узнать его получше, если мне надо скоро уезжать, а еще раз приехать сюда я уже вряд ли смогу (мы и так потратили на эту поездку значительную часть бабушкиных сбережений!)? «С одной стороны, с другой стороны…» Прямо-таки не Женя, а молочник Тевье!
В этот момент моих раздумий в дверь позвонили. На пороге стоял он – с такой невыразимой надеждой во взгляде! У Сонни было такое лицо, словно он неделю не спал. Увидев свое письмо у меня в руках, он только выдохнул:
– Ну что? Что ты решила, dushi?
Я посмотрела на него еще раз и неожиданно для самой себя – уж слишком все это было похоже на сказку! – сказала:
– Да. Да!
И когда я согласилась, как это ни глупо, но моей первой мыслью было: «Я теперь каждый день буду слышать родной язык Бобби! Я научусь на нем говорить!»
I si, awor mi por papia na Papiamento i mi ta komprende mas o menos tur kos. Другое дело- сделало ли меня это счастливой…
Глава 5. Остров моей мечты
«Lanta nos bos ban kanta
Grandesa di K;rsou;
K;rsou isla chikitu,
baranka den laman!
K;rsou nos ta stima bo
ariba tur nashon.
Bo gloria nos ta kanta
di henter nos kurason»
Дальше все действительно напоминало фильм. По крайней мере, в первые два года.
Я забрала свои вещи. На улице нас ждала машина, на которой Сонни приехал – подержанный драндулет с кудрявым симпатичным водителем латиноамериканской внешности. Глаза у него были, как выражалась моя подруга Лида Басина о своем любимом азербайджанце по имени Нариман, «как две мокрые сливы.»
– Это мой друг детства, Эйдан, – сказал Сонни. – Он живет в Роттердаме. Последние две недели я провел у него потому что больше просто не мог сидеть дома. Знаешь, я так переживал из-за тебя, что почти забросил учебу…Мне было уже все равно.
Эйдан приветливо кивнул – и повез нас к себе в Роттердам. Дорогу я совершенно не помню, потому что всю дорогу мы с Сонни не отрывали друг от друга глаз. Мы сидели на заднем сиденьи, и для нас в тот момент не существовало больше никого и ничего в мире… Эйдан время от времени поглядывал на нас в зеркало и понимающе улыбался.
Эйдан тоже был антильским студентом и жил неподалеку от роттердамской станции метро «Зевенкамп» – в квартире, которую он делил с еще одним антильским студентом: чернокожим парнем, носившим почему-то немецкое именя Зигфрид. С Зигфридом жила еще его подруга, тоже антильянка. У них был грудной ребенок. Когда мы к ним приехали, ребенок этот как раз перебаливал ветрянкой, и Зигфрид уже тоже заразился от него.