Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

ИВАН ТАРБА^{106}

(Род. в 1921 г.)

С абхазского

МОЛИТВА

Пусть не заблудится путник в дороге, Пусть над ним светит во мраке луна, Пусть его женщина ждет на пороге, Пусть она будет в него влюблена. Пусть не томит меня лето жарою, Пусть ко мне тянутся с веток плоды, Пусть меня встретит родник под горою, Пусть будет кружка стоять у воды. Пусть мои годы не канут в туманы, Пусть меня манит завидная даль, Пусть заживут наболевшие раны, Пусть будет горькой, но светлой печаль. Пусть прошумят благодатные грозы, Пусть превращается в колос зерно, Пусть не ломаются старые лозы, Пусть не кислит молодое вино. Пусть повезет в этом мире влюбленным, Пусть превратятся в мужей женихи, Пусть поклоняются собственным женам, Пусть искупают пред ними грехи. Пусть

мы прославимся, кое-что знача, Пусть о нас добрая ходит молва, Пусть нам сопутствует в жизни удача, Пусть не сотрутся святые слова. Пусть не напрасною будет ловитва, Пусть упований взойдут семена, Пусть не состарится эта молитва, Пусть отвратит все плохое она.

ПЕСНЯ МУЖА О СОБСТВЕННОЙ ЖЕНЕ

Еще мне женою жена не была, Когда я, не скрыв одержимого пыла, Поклялся в любви ей. Вчера ли то было, А может быть, целая вечность прошла? Пригожа обличьем и нравом жена, Пусть слов о любви не шепчу ей, как прежде, В супружеской я пребываю надежде, Что все о любви моей знает она. Давно, как цветов не дарю я жене, Но в ясных очах ее нету укора. Я — дома глава, она — дома опора, Единственный свет в его каждом окне. В разлуке скучаю о ней неспроста, Ценю и заботу ее и усердье. Я — мужество мира, она — милосердье, Я — строгость закона, она — доброта. И, в путь провожая близ отчих ворот С любовью меня, не скрывая тревоги, Она мне желает счастливой дороги И стремя удачи сама подает.

ЗЕМЛЯ

Я — житель волн и житель скал, Сын милой горной стороны. Я много ездил и видал Мир весь почти — со стороны. Опять по глобусу гоню, Опять кручу его — крути! А в сердце бережно храню Все, что увиделось в пути. Мы все по-разному живем На этой маленькой земле: И на просторе полевом, И в птичьих гнездах на скале. Умом и сердцем не пойму, Никак не объяснят умы, Как все они разъяли тьму И лишь едва коснулись тьмы. Куда с высот ни поглядишь, Увидишь сразу в немоте Дома без окон и без крыш И небоскребы в темноте. Но время все-таки не спит, Готовя новогодний стол, Земля пылает и кипит, Как утром праздничный котел.

* * *

Как в незаконченной поэме, Живут младенец и старик, Звучат в одно и то же время Предсмертный вздох и первый крик. Века проходят величаво Над полем справедливых битв, А тот, кто бредил вечной славой, В чужой земле безвестно спит. Все мы заметили воочью И все приучены давно, Что вслед за уходящей ночью Рассвет торопится в окно. Роняя свой убор зеленый, Могучий дуб, меняя вид, Потерянно и оголенно На зябком зареве стоит. У всех записано в анкете, Что положений вечных нет. Проходит все на белом свете, Лишь не проходит белый свет.

СУЮНБАЙ ЭРАЛИЕВ^{107}

(Род. в 1921 г.)

С киргизского

Я ИДУ

Грядущее, будем знакомы! На перевале двадцатого века ты видишь меня, человек, потомка ушедших времен и предка грядущих племен. А время шумит, как река. Я иду. Я в ответе за дела, что творятся на нашей планете. Я иду по земле, и по звездам, и по времени, и по пространству… Моему постоянству удивляется время. Я иду, сапогами гремя. Из-под ног вылетают горячие искры, словно из-под кремня, я иду, а вокруг жеребятами прыгают дни. Я иду среди песен и звезд, через мост, называемый веком. Солнце завтрашним светом озаряет мой путь. Так и кажется: стоит лишь руку свою протянуть — и достанешь до солнца. Шеног мой услыхала луна. Я иду, а дорога длинна, окликают меня повороты. Но попробуй меня удержи, ухвати — разве воду удержишь в горсти? Разве ветер взнуздаешь? Если остановлюсь, если сердце устанет, то кружиться в пространстве земля перестанет, время в бездну глубокую канет. Ведь планета и я составляем одно… Я иду. Я зерно, из которого будущее прорастает!

‹1963›

* * *

Моим горам, по-моему, подобен Тот путь, который называем жизнь. Он не всегда приятен и удобен, Но если уж родился, то держись! Твой конь не только по вершинам скачет — Ущелья

и потоки на пути. Но ты живешь на свете. Это значит — Их надо переплыть и перейти. Сорвешься вниз — не причитай, не сетуй, Вставай и с пораженьем не мирись. Упорство награждается победой. И ты стремись в таинственную высь. Одно печально: кто внизу, бывает, Уткнется в землю, небо забывает. А тот, кто на вершине, тот порой Не замечает тех, кто под горой.

‹1974›

АТА АТАДЖАНОВ^{108}

(Род. в 1922 г.)

С туркменского

* * *

Не спеши, моя нежная, погоди. Дай еще поглядеть на твое лицо. Дай мне розу к твоей приколоть груди. Покажи мне глаза, пророни словцо, Наглядеться мне дай на твое лицо. Подыми глаза — ежевики черней. О, когда бы я мог не смотреть на них, Озаренных звездой золотой твоей! Не ловить этих отблесков золотых На лице твоем, ярче цветов степных. Только не уходи. Еще рано. Когда б Знала ты, как я гнал торопливый челн, Пел про белый твой хлопок и твой Мургаб, Так тянулся к тебе от каспийских волн! Вот стою пред тобой, новых песен полн. Дай мне гребнем коснуться косы твоей, Ослепи меня блеском красы твоей, Только не уходи. Я — живой ручей — Пред тобой разольюсь: пить захочешь — пей.

‹1954›

ПИСЬМО

Открыв окно, я сел писать письмо, а утро было раннее в тумане. Казалось, что молчание само задумано природою заране. Но вот на ветке прямо у окна запела песню утреннюю птица так хорошо, что я хотел зерна ей принести и дать воды напиться. Но не успел я подойти к окну, она взмахнула крыльями — и нету. Вот так и ты, нарушив тишину, оставила одни мечты поэту. Здесь на окне рассыпано зерно… Мне та певунья очень часто снится… Пишу письмо, чтоб мне тебя оно вернуло, как испуганную птицу.

‹1954›

УЕДИНЯЮСЬ Я…

Издревле мудрецы твердили многократно, — И под сомненье я их мудрость не беру! — Что человек один — не воин в поле ратном, Что трудно, удалясь от мира, жить в миру. Пускай они правы! Но вот, когда селенья Притихнут под луной, за дымкой голубой, Я чувствую, что нужно мне уединенье, Что время, взяв перо, побыть с самим собой. Уединяюсь я… И оживает в думах Все, что вокруг и там, за тридевять морей: Слышнее мне дуда подпаска в Каракумах И тихий, горький плач вьетнамских матерей. Уединяюсь я… С товарищами в связке Штурмую склоны гор над кромкой ледника. Уединяюсь я… И трепетнее краски Стихов Махтумкули, звучней его строка. Уединяюсь я… И, сердце открывая, Мне девушка — на суд — несет свою печаль, Иль кровом служит мне хибарка полевая; С геологами я завариваю чай… Уединяюсь я… И зори над полями Приветствуют меня. Шагаю налегке; Могу поговорить в дороге с тополями, С пичугами в лесу — на птичьем языке. Побыть наедине люблю со всей планетой, Побыть наедине с блокнотом — мой конек, И лучшего, по мне, уединенья нету: Уединяясь, я не так уж одинок.

‹1964›

ПЕСНЯ ЖАВОРОНКА

Тебе приходилось в песках застревать? А мне довелось, и не раз — На машине. Такое не дай никому — Бедовать В горячих песках Каракумской пустыни… Мотор, словно раненый тигр, изнемог. Рычит, завывает Минуту… Другую… Все глубже и глубже уходят в песок Колеса, Прокручиваясь вхолостую. Как черные волны, барханы кипят. Машину заносит по самые дверцы. Не сдвинуть ее ни вперед, ни назад. Свинцовой тоской наполняется сердце. А тут еще глохнет внезапно мотор. И ты гробовой поражен тишиною. Нигде ни души. Лишь орел распростер Два мощных крыла над твоей головою. Никто в целом мире, Подумаешь ты, Сейчас о тебе и не помнит, наверно. Вот только зловеще орел с высоты Следит, Круг за кругом чертя равномерно. Мечтаешь: Чабан бы с отарой прошел, Забрел бы геолог, что всюду бывает… Наплыв тишины нестерпимо тяжел. Надежда, как марево, Призрачно тает. И вдруг в поднебесье запела струна, — То жаворонок зазвенел на просторе. Мала эта птица. Ну разве она Способна помочь или выручить в горе? Но песенка, словно веселый ручей, Прерывисто льется, И, слушая птаху, Такое доверье почувствуешь к ней, Какого не чувствовал, может, к аллаху. И знаешь, Зовет меня песня: «Иди! Ведь ты человек, ты сильнее металла. Отбрось все сомнения. Чуда не жди. Иди И пробейся во что б то ни стало».