Советская поэзия. Том второй

Коллектив авторов

ЗИМНЕЕ

Зимний ветер — парус полотняный Вновь поет, трепещет над стрехой. На окне сибирские лианы День рисует смелою рукой. Все ясней, рельефней с каждым часом Свет зимы над сгорбленным мостком. Я в давнишней дружбе с ясноглазым Живописцем, с этим мастаком. Может, будет холод небывалый, — Утешаю сам себя всерьез: Вот отсюда только два привала До высокой зелени берез.

* * *

Вечерний сад. Под небом сонным Плывет высокое окно. Огнем березовым, зеленым Меня к себе влечет оно. Там гомон голосов ребячьих. Но стихло

все. Из дома в сад Веселый юный барабанщик Выводит с песней свой отряд. С дороги отступают тени, Светлеют контуры дерев… Я долго слышал в отдаленье Неугасающий напев. Густая медь с ветвей стекает. Покой садам. Покой борам. А в сердце эхо не стихает — Гремит тревожный барабан.

* * *

Ветра мои, Друзья мои! Шумите, вейте что есть мочи, Пусть только гул, пусть только свист; Смывайте с неба темень ночи, Сметайте пожелтевший лист, Чтоб очи были голубыми, Чтоб настежь мир под сквозняком. Стою под ветрами — любыми — Не флюгером, не ветряком. Пускай на каторге бессменной Былое мелют ветряки, — Я слышу — дышат во Вселенной Скуластые материки. О ветры! Вы меня водили Дорогами глухой поры, Как самовары, не чадили, — А разгорались, как костры. Костров и листьев полыханье… Наплыв озерной синевы… Мое последнее дыханье С собою понесете вы, Ветра мои, Друзья мои.

ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ^{97}

(Род. в 1920 г.)

НОЧНАЯ АТАКА

Прожектор, холодный и резкий, Как меч, извлеченный из тьмы, Сверкнул над чертой перелеска, Помедлил и пал на холмы. И в свете его обнаженном, В сиянии дымном, вдали, Лежали молчащие склоны По краю покатой земли. Сверкая росой нестерпимо, Белесая, будто мертва, За еле струящимся дымом Недвижно стояла трава. Стоял перелесок за полем. И четким и плоским он был, Как будто из черного толя Зубцы его кто-то скроил. Вся ночь, притаившись, молчала. Еще не настала пора. И вдруг вдалеке зазвучало Протяжно и тихо: «Ура-а-а!» Как будто за сопкою дальней Вдруг кто-то большой застонал, И звук тот, глухой и печальный, До слуха едва долетал. Но ближе, все ближе по полю Катился он. И, как игла, Щемящая ниточка боли Сквозь сердце внезапно прошла… А рядом — с хрипеньем и хрустом — Бежали, дыша горячо, И сам я летел через бруствер, Вперед выдвигая плечо. Качалась земля под ногами. Металась луна меж голов. Да билось, пульсируя, пламя На выходах черных стволов.

В КОНЦЕ ВОЙНЫ

Я это видел, помнится, в Литве. Уже войны три года отстучало. Три дня не спавший, У леска, в траве, Так полк храпел, — траву вокруг качало. Полуденный вдали струился зной. Басила рядом пушка безголосо. И в воздухе, настоянном сосной, Как пули у виска, жужжали осы. И, как на дне реки, Под птичий щелк, Средь трав густых, как под водой зеленой, Сраженный сном, лежал стрелковый полк, На два часа от мира отрешенный. Как будто в бездну провалился он. И только гвозди, слева или справа, Сияли с каблуков со всех сторон, Как звезды, ливнем канувшие в травы. Пыль до колен, как латы, на ногах. Темнеют лица, словно из металла. И руки, полускрытые в цветах, По сторонам разметаны устало. На коже их — окалина и чад. И, вечными мозолями покрыты, Они привычно на стволах лежат, Тяжелые, как конские копыта… Давно прошла великая война. Молчат до срока полковые пушки. А мне и до сих пор еще видна Та, вся в цветах, поляна у опушки. Там спят солдаты, сдавшиеся сну. Видны в траве — Волна бежит по следу — Их ноги, уходившие войну, Ладони рук, сработавших победу.

* * *

Когда

под гром фанфарных маршей Иль плач гармоники губной Летели вспять теплушки наши С полей Европы в край родной, И, на плетни склонясь косые, Горячим светом тысяч глаз На нас глядела вся Россия, На всех путях встречая нас, И лишь для нас светили звезды, Цвели цветы, гремела медь, И, становясь железным, воздух Сам начинал уже греметь, — Тогда, веселым, нам казалось, Что, небывала и грозна, Прошла и за спиной осталась И впрямь последняя война.

О МАМЕ

Звенит за простенком синица, Играет в свистульку-дуду. А мне, поседевшему, снится, — Я, маленький, с мамой иду. В платочке и кофте цветастой, Она, молодая на вид, Ко мне наклоняется часто И что-то, смеясь, говорит. И я, карапуз пятилетний, Иду по тропе полевой. И день, беспредельный и летний. Плывет над моей головой. Звонят за пригорком к обедне — Там маковка церкви видна. И звук тот, округлый и медный, Плывет, за волною — волна. Бегут облака кучевые. Весь мир голубой на виду. Обутый в ботинки впервые, Я в гости впервые иду. И мама, платок поправляя, Взяв шпильки в смеющийся рот, Идет молодая, Живая, Веселая. Рядом идет.

ГЛАВНАЯ КНИГА

Еще слово дымится, Как слеза на щеке, На последней странице, На последней строке. Только-только сронили Губы, — воздух дрожит. Не остыв, у горнила Это слово лежит. А уж книга иная, Та, что главной зовут, Снисхожденья не зная, Подошла. Тут как тут. Эта главная книга — Моя радость и боль, Крылья вдаль и вериги, Мед душистый и соль. Мне врученный в наследство, Хоть и нет уж его, Дом рожденья и детства, Дом отца моего. Дух полей И дыханье Надо мною родных. Мое слово признанья, Моя память о них… Испытуя терпенье, То грозя, то маня, Как давно в отдаленье Она держит меня. Словно горная круча В череде снеговой. Путь к ней круче и круче Над моей головой. Но, поверить не смея, Я иду и иду, Лишь ее и имея Среди прочих В виду.

ДАВИД САМОЙЛОВ^{98}

(Род. в 1920 г.)

* * *

Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал. Я любил, размышлял, воевал. Кое-где побывал, кое-что повидал, Иногда и счастливым бывал. Гнев меня обошел, миновала стрела, А от пули — два малых следа. И беда отлетела, как капля с крыла, Как вода, расступалась беда. Взял один перевал, одолею второй, Хоть тяжел мой заплечный мешок. Что же там, за горой? Что же там — под горой? От высот побелел мой висок. Сорок лет. Где-то будет последний привал? Где прервется моя колея? Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал. И не допита чаша сия.

‹1960›

СЛОВА

Красиво падала листва, Красиво плыли пароходы. Стояли ясные погоды, И праздничные торжества Справлял сентябрь первоначальный, Задумчивый, но не печальный. И понял я, что в мире нет Затертых слов или явлений. Их существо до самых недр Взрывает потрясенный гений. И ветер необыкновенней, Когда он ветер, а не ветр. Люблю обычные слова, Как неизведанные страны. Они понятны лишь сперва, Потом значенья их туманны. Их протирают, как стекло, И в этом наше ремесло.